Антон Петров: «4 декабря 2009. По другую сторону "Хромой лошади"»

Чтиво не для всех, подумайте о себе, прежде чем читать.

Вечер пятницы, ближе к ночи, обычный такой пятничный вечер-ночь. Собрались компанией, общаемся, шутим, играем меж собой в покер. И ближе к ночи уже, натыкаемся на канал Вести 24. Там бегущей строкой идёт сообщение о взрыве в кафе Перми. В очередных получасовых новостях сообщают уже подробности, о том, что взрыв был в кафе «Хромая лошадь», что есть погибшие, 12 человек (почему-то запомнил именно так).

Понимаю что район – Ленинский, вот оно место – рядом совсем. За окном по Ленина начинают пролетать машины скорой помощи с сиренами и мигалками. Звоню другу, он тогда был сотрудником милиции, его район, спрашиваю, нужна ли помощь какая? Нужна! Дело серьезное, нужен понятой, я готов, планов нет, подходи в сквер, оттуда позвони.

Подхожу в сквер. По встречке по Коммунке проезжает большой эмчеэсовский грузовик-фургон с включенными мигалками.

В сквере довольно много людей, люди возбуждены, о чем-то кричат и спорят. Встречаются совсем растрёпанные люди, явно необычная картина для морозной ночи, которая начиналась с тёплого вечера. Подхожу к оцеплению, звоню, встречают, пропускают.

Оцепление явно нервное, пропускать не хочет. И только рука оперативника под взгляд старших втягивает меня за бравых ребят в форме. Я ещё странно смотрю на злых парней в оцеплении, поворачиваю голову слева направо: «Ох, их тут совсем не 12. И не 20 даже...»

Я как-то вмиг оценил, что это не бытовая трагедия, а катастрофа огромных масштабов. Но тогда, за 10 секунд, я этого ещё не осознал, мне и сравнить-то не с чем было.

Пройдя между крайними рядами тел, я сел в милицейскую «газель», и мы поехали в морг.

Уже в дороге я узнал что речь идёт минимум о 80 погибших. И о причине узнал: фейерверк, фонтан, который угодил в прутья и загорелся. Было принято решение работать с телами в морге. Туда мы и поехали. А когда подъехали, туда прибыл и тот самый фургон МЧС, что ехал против движения на Коммунке.

Приёмное отделение с торца здания. Там на приём привозят тела. Их там меряют большой такой рейкой, замеряют рост. После чего их переносят в зал для проведения следственных мероприятий. Каждое тело должно быть осмотрено, и при каждом осмотре должны быть понятые.

С ещё одним понятым, парнем из одного ночного клуба, мы спускаемся туда и заходим в подвал, где, я так понял, в обычное время осматривают тела поступающих к ним людей. Но в эту ночь там некуда поставить свою ногу. Это ад для живых – для тех, кто это видит в первый раз.

Я получаю инструкцию: «Быть при каждом осмотре, наблюдать, слышать, о чем говорят, вникать, при согласии – подпись». Захожу в зал. В зале тела повсюду: на полу в один ряд, на каталках, на полу в навалку. Даже в коридоре в четыре ряда друг к дружке тела погибших. Места нет.

Не выдерживаю, бегу курить на лестничную площадку, курю две подряд, в наушниках – «Эхо Перми». Звонок Роме – спит. Звонок в «Эхо» – Сечина в эфире. Говорю: «Минимум 80 человек погибших». Нервничаю. Докуриваю третью и иду. Настраиваю себя на спокойствие. Это долг, тебя об этом попросили.

Первый погибший, я стою прямо у него. Бейджик: «бармен Тимур». Его первым потом и похоронят. Теперь трудно вспомнить, но почему-то мне запомнилось что именно на его мобильник позвонили родственники.

За ним – другие. Осмотр экспертом, протокол прокурорских, фотография для опознания, подписи. Было видно, что тут рулят следователи. Чётко отработано, нельзя оторваться ни на мгновенье...

Далее – только вспышки сознания, что отпечатались в картине ада.

А первым делом отпечаталось удостоверение сотрудника какого-то там органа. Так получилось, что его тело осматривали одним из первых. Никто не выбирал, так получилось. Сразу звонок: «Ваш? Тут!»

Потом были подсчёты денег и ценностей. Тогда закралась очень тупая и глупая мысль, что меньше, чем с 10 тысячами в клубе делать нечего. Правда, это было глупо очень. Обстановка нервная.

Спрашиваю у ребят, откуда такая выдержка? Всё чётко отработано, сделано как по часам. Оказывается, были специальные учения после падения самолёта. Это сейчас они перед тобой телами, а тогда останки привозили в мешках. Вот там было жутко. А тут как по часам.

Молодой следователь не выдержал. И на весь зал очень громко возмутился. Думаю, высказал ровно то, что думали не первый час все люди, что его окружали: «Да как же так, угробить столько людей!»

Его отвели, перекурить, отдохнуть. Ибо все мы люди и работаем с людьми, хоть и с телами.

Работа, любая работа, она становится монотонной. Даже осмотр тел, когда их много, становится монотонной работой. Прошло уже часа четыре по циферблату, а биологические часы отсчитали неделю.

Поднимаем тело со стола.

И вдруг, раздается сдавленный стон! Взгляды абсолютно всех устремляются к источнику стона. Парень, которого поднимаем, выдает такой больной стон, будто вот он был без сознания и сейчас придёт в себя! Такой еле выдаваемый сдавленный, нет, не крик, тихий стон! Он жив!

– Нет, это воздух выходит из его лёгких, вы же его перемещаете, – говорят медики. – Зрачки на свет не реагируют, реакции нет.

Все отворачиваются и продолжают свою работу молча.

Это первая картина, которую вспоминаю. Тела в навалку. Все закопченные, не разберешь, какого цвета одежда. И блеск золота. Серёжки, кольца, цепочки. Всё это блестит. Тусклая лампа и этот блеск золота, золотое свечение. Остатки того праздника, на который пришли люди. Пришло осознание – их больше нет, а металл остался.

Осмотр затянулся, я уже понял, что это надолго. Приезжает бригада скорой помощи, привозит девушку: «Юля, мы её везли, она сказала что её зовут Юля, ей 2(?) лет, не довезли... Нас направили в морг».

Мы осмотрели всех, перешли в комнату, которую можно назвать приёмным отделением. И там у лавок стоял здоровый деревянный ящик, сколоченный из досок, с наклеенной на нем бумагой «Груз 200». В тот момент это оказалась единственной площадкой, где было удобно писать бумаги. Вокруг него собрались прокурорские и писали свои дела. Прямо на этом ящике, внутри которого был гроб с телом погибшего бойца.

Пока заполняли бумаги, сидя вокруг ящика «Груз 200», на нём же лежали в пакетах по описи мобильные телефоны погибших. Утром – сначала один, потом второй – они начали звонить. Понятное дело, родственники и друзья, спавшие всю ночь, потеряли своих родных и близких, и ищут их... а мобилы опечатаны.

Они звонили сначала поодиночке, перезванивали заново, потом к ним добавлялись новые и новые мелодии. Затем трезвонили уже все опечатанные пакеты. Но никто, никто из нас всех присутствующих уже не мог взять трубку и ответить. И мы все молча, кто уже в слезах, кто отворачиваясь, понимали... мы тут бессильны. Все они, кого мы осматривали, ожили в звонках... Это был крах каждого.

Потом я три раза вымыл руки, не знаю, почему, наверное, смотря на табличку с предостережением о возможном заражении трупным ядом.

Потом я приехал к другу Роме на «Эхо», потому что они с четырех утра были взвинчены, как я.

Потом я пил, много.

Потом ко мне приехал друг в слезах, его хорошие пацаны погибли. Но один его друг отскочил, потому что изменил жене. Все поехали в клуб, а он решил заехать к подруге «в гости». И приехал уже в момент трагедии.

Потом был новый 2010 год, который я отмечал на ул. Осинской. Когда я пришёл к «Лошади» в шесть утра, рыдал на плече мужика, который живет в этом же доме и который всё это видел с балкона.

Потом я узнал историю, как год спустя человек, который сделал проект реконструкции «Хромой лошади», заехал ночью на заправку, купил бензин в пластиковую тару. У Камского моста он убил себя... Видимо, сжечь себя хотел.