«Тягостно смотреть на скорые за окном». Неонатолог из Перми ведет дневник врача во время пандемии коронавируса

Пермячка Наталья Ханова — врач-педиатр, неонатолог, кандидат медицинских наук, преподаватель, мама шестерых детей и главный редактор школьной газеты «Перемена Пермь». На своей странице в фейсбуке она ведет небольшой дневник, как сама пишет, «околоврача». Сама Наталья не работает с пациентами с коронавирусом, но ситуация с пандемией неизбежно сказывается и на ее врачебной деятельности. С разрешения Натальи мы публикуем несколько ее заметок.

Врач — профессия, обнажающая суть человека. Любого. Того, кто лечит. Того, кого лечат. И тех, кто рядом с тем, кого лечат. Всеобщая мобилизация общества — показатель его здоровья. Открываю ленту в социальных сетях. А тут шутки, приколы, угрозы, страхи, возмущения, предсказания апокалипсиса, самоуверенность. Все больше паника охватывает больших и взрослых.. А внутри каждого, чтобы бы не транслировал вовне — ожидание и главный вопрос: «Что будет дальше?»

Врачи стоят на передовой. И они должны не только противостоять эпидемии своим трудом и где-то самопожертвованием, но и примером. В моем отделении работает три врача-педиатра. Мы — соматика. Лечим аллергию, гастриты, желтуху, отравления, гипертензию. Второй и первый этажи — детская инфекция. Дежуря, мы остаемся в больнице на все три этажа. Я понимаю, что для меня встреча с больными, зараженными коронавирусом, неизбежна. В больнице хватает запаса лекарств, средств защиты. Но хватит ли докторам и медсестрам, младшему персоналу сил, профессионализма, здоровья?

После 36-часового рабочего дня (после суток остаюсь еще работать в день), приползаю домой. А это другой мир. Мои мальчишки и девчонки напуганы. Уже три дня не ходят в школу, сад, университет. Окружают меня. Вопросы сыпятся.

Такое странное чувство. Когда чувствуешь приближение опасности — так колко сжимается сердце и хочется, глядя в эти карие, зеленые и синие глаза верить, что все будет хорошо. Из больницы я прихожу в этот дом. Окунаюсь в эти глаза. А они — ждут.

Недавно прочитала заметки хирурга из Бергамо. Он пишет, что сейчас в этой стране нет деления на хирургов, терапевтов или кардиологов. Все — врачи. Пишет, что домой они не идут, боятся заразить родных.

6 апреля: врачи, которые не на передовой

Врачебные будни текут. Каждый день прихожу на работу и тружусь в обычном режиме. Моя больница не принимает детей с коронавирусом. Мы принимаем кишечную инфекцию, ОРВИ без контакта по коронавирусу, всю соматическую патологию (больные «животы», «аллергии», судороги, желтухи, головные боли, повышенное давление, сахарный диабет и прочее). Отделение даже несколько опустело, потому что закрыт плановый прием детей для обследования. Принимаем только по самообращению и привезенных «скорой помощью». У меня в отделении сложилась » своеобразная специализация на лечение новорожденных и всех «козявок до года». Сейчас у меня пневмонии, желтухи, недоборы веса, бронхиты, пищевые аллергии, рефлюксы лежат. Есть дети с редкими диагнозами, например, аплазия почки или симптом Картагенера. Со многими родителями после выписки поддерживаю связь. Звонят, пишут, приезжают на осмотры. Часто поступают братья-сестры выписанных детей, их знакомые, знакомые знакомых. В общем, начинаю обрастать своей базой постоянных пациентов. Сегодня, например, ко мне приедут тройняшки. Все кашляют. Будем разбираться.

Еще дежурю. Каждое дежурство — целая жизнь, целая череда личных историй. За ночь было сравнительно немного скорых — 9. Обычно бывает около 15–17 «скорых» плюс самообращения, когда родители сами обращаются в стационар. Но это дежурство было каким-то особенным. Пару часов возились с реаниматологом с ребенком, имеющим ночное апноэ. 10-месячный Давид с 2 месяцев имеет проблемы с носовым дыханием. Мама все 8 месяцев пользовалась сосудосуживающими каплями для носа, что, конечно, не допустимо. И вот ночью ребенок забывает дышать. Нос абсолютно не дышит, а ртом не умеет. Мы с ними пробовали и то, и это. Даже интубационную трубку ввели в нос. Похоже, там стеноз носового хода, потому что трубка из носа в ротоглотку не проходит. В итоге помогли сложные капли для носа, которые изучали еще в студенческие годы. И, конечно, ингаляция с кислородом. С этим мальчиком должны заниматься ЛОР-врачи.

Потом приехала многочисленная семья с ребенком 1 года, имеющим многократную рвоту. Прибыли мама с папой ребенка, его несовершеннолетняя тетя, бабушка и брат папы. С этой семьей возник конфликт, так как родители настаивали на госпитализации ребенка с 17-летней девочкой. Но разве могу положить ребенка с ребенком? Почему, говорю, мама не может лечь? Потому что, говорят, так не принято у нас. В общем, услышала в свой адрес много нового. Немного расстроилась. А родители с девочкой в итоге ушли домой. Не взяли даже рекомендации по лечению ребенка.

Потом приехала женщина с ребенком 11 месяцев. Папа у них является контактным по коронавирусу — работает в одной фирме с женщиной, которая имеет подтвержденный диагноз коронавирусной пневмонии. Говорю: Карантин соблюдали? На коронавирус сдавали? Говорят: Нет, нам не сказали. Почему за свой счет должны сдавать? Звоню заведующему: «Как поступить?» Не могу же в отделение ОРВИ поднять ребенка, контактного по коронавирусу. В итоге положила его в отдельный бокс на 1 этаже. Но с мамой долго пришлось говорить, объяснять, почему их кладу в отдельный бокс.

До шести утра носилась в этими скорыми и тяжелыми детьми на этажах. В 6 уснула. В 7 встала. Осталась работать еще и в день. А соседний корпус моей больницы закрыли на прием коронавирусных взрослых пациентов. Закрыли в связи с тем, что среди реанимационных больных один оказался с коронавирусной пневмонией. Теперь там закрыты все плановые приемы. Коллектив больницы находится в изоляции. Докторов после работы отвозят в пансионат, чтобы не было распространения инфекции. Мы с коллегами тоже готовы к такому сценарию. Если среди наших пациентов у кого-то подтвердится коронавирус, мы уйдем на карантин.

Утром сегодня уходила на работу. Наставляла детей: могу и не вернуться, будьте дружнее.

Кажется, запас мужественности иссяк, едва пересекла порог дома. Обвешанная продуктовыми сумками. В маске. В коридор высыпали дети:

— Мам, ты что?

— Мам, устала?

Пять пар глаз смотрят вопрошающе. Молча разделась. Помыла руки. Иду в спальню. Паровоз из пяти пар ног молча идет за мной. Брякаюсь на диван. Они усаживаются вокруг. И я чувствую их тревожность, озабоченность. И меня прорывает. Начинаю плакать. Тихо, безостановочно. Слёзы льются, но приносят облегчение, потому что их разделяют мои дети. «Мам» — басит старший и обнимает за плечи. А я вспоминаю. И от его объятий начинаю дрожать.

Почти два дня в больнице. Эти самые переходящие сутки. Мы вступили на путь борьбы с коронавирусом. Но мое детское отделение — «чистое». Коронавирусных не берем. Их берет соседний корпус. Но так тягостно смотреть на эту бесконечную очередь из скорых за окном. А впрочем, нам и своей работы хватает.

— Наталья Александровна, в приемнике скорая.

Бегу. Едва зашла, вижу, что ребенок тяжел. Лицо цвета белой ксероксной бумаги. На руках у папы с внешностью Леля из «Снегурочки».

— Температурит 14 дней. Стала заторможенной. Как будто не реагирует.

Мой взгляд прикован на петехиальной сыпи на голове.

— А это давно?

— Несколько дней. Это сыпь на молоко.

— Как лечились? Что сдавали.
— Мы давали парацетамол, энтерофурил.

Ребенок почти не реагирует. Девочки 1 год 3 мес. Я говорю медсестре: «Зови реаниматологов». Пришла тяжелая артиллерия из реанимации. Забрали девочку. У нее тромбоцитов — 43. Что заставило родителей две недели ждать дома, пока ребенок медленно таял. На утро пошла проведать, мне говорят: «Мать всю ночь медитировала, по-моему не отдает отчета в тяжести состояния дочери».
Потом звонит участковый не знаю из какой поликлиники.

— Вы неонатолог?
— Да.
— А я на патронаже. У меня девочка 10 дней. Заторможена. Мать кормит раз в пять часов.
— Как раз в пять часов? Везите.

Приезжают. Таджикская семья. Едва говорят по русски. Маме — 41, папе — 70. Первый ребенок.

— Почему не кормили? Вы не знаете, что надо кормить каждые полтора часа? Покажите грудь?

Слушаю. Тоны сердца приглушены. Билирубин под 350. Пуповина пахнет ужасно. Сахар крови — 1,7.

Часа три вожусь с ребенком, больше с мамой. Объясняю, как надо кормить. Кормлю. Ставлю капельницу. Меряю сахар. Выясняется, что семья малообеспеченная. Денег нет на смесь даже. Звоню в поликлинику. Звоню в опеку. Звоню медпредставителю какой-то фирмы, производящей смеси. Вопрос один: дайте смесь. Дошла до какой-то там мусульманской общественной организации. Говорю: помогите своим. Все помогают. И организация, и фирма, и поликлиника. Но смесь будет к выписке, а нужна сейчас. Пишу в чат редакции: ребята, переведите на смесь ребенку из моей больницы. Ребята скидываются. Покупаем.

Потом начинается адская ночь дежурства. Привозят детей. У всех спрашиваю: был ли контакт с коронавирусными больными. У пары детей был. Перенаправляю скорую в больницу, где принимают таких больных. Проходит пару часов и скорая возвращается. И начинается череда телефонных переговоров: зачем везете ко мне? В итоге делаем ночью КТ, исключаем пневмонию, отправляем с протоколом лечения мальчика домой. Девочку кладем в бокс.

Наступает утро. Приходят коллеги. Начинается обычный рабочий день. Планерка. Обход. Выписка. Освоили новый формат работы — видеоконсультации. Консультируем трех детей. Каждая консультация длится минут 40. Один ребенок из Владивостока (?). Проблемы детей серьезные. В конце переговоров родители так благодарны, я — удовлетворена результатом.

Заведующая говорит:

— Наталья Александровна, идите домой. На вас лица нет. И я послушно ухожу. На часах 17:05.

Теперь дома. Вокруг самые дорогие люди — мои дети. Напуганы моими слезами. И я успокаиваюсь. Обнимаемся. Они выходят со словами: мама, поспи. Младший из мальчиков возвращается: «Мам, можно тебя поцелую». Влажно-персиковыми губами касается щеки, словно ангел. Я закрываю глаза. Завтра новый день.