Спустя восемь лет после эмиграции бывший житель Перми Дмитрий решил навестить малую родину. Повстречался с друзьями, пообщался с прежними наставниками и с удивлением узнал, что один из его бывших работодателей-педагогов по-прежнему работает в системе образования. Более того, в его отношениях с детьми, судя по рассказам приятелей, ничего не изменилось. Однако за восемь лет изменилось отношение Дмитрия.

Он считает, что стал объектом домогательств со стороны этого педагога, только будучи ребёнком был не в состоянии это вербализовать. Чтобы ограничить контакты мужчины с детьми, Дмитрий попытался придать свою историю огласке. Он подробно, и ничего не скрывая, рассказал её в соцсетях. Широкого резонанса это не вызвало, а вскоре все посты были удалены по жалобе упомянутого в них педагога. Тогда Дмитрий обратился к журналистам. Он помог нам связаться с другими людьми, которые в подростковом возрасте также пользовались «повышенным вниманием» этого мужчины. Уже в процессе работы над темой мы нашли ещё нескольких жертв домогательств со стороны работников системы образования и воспитания.

Диме было 16 лет, когда одноклассник привёл его в досугово-образовательный центр, возглавляемый Режиссёром. Одноклассник работал там «офис-менеджером». Вскоре на работу приняли и Диму. Тоже офис-менеджером. В действительности он отвечал за световое оборудование и акустику. Зарплата была небольшая, но, по словам Дмитрия, ребят привлекала «движуха, особая атмосфера».

«У него отточенная техника: сначала он начинает разговоры на сексуальные темы, — рассказывает Дима. — Понятно, что в 16 лет гормоны играют. Эти разговоры очень интересны. Ты начинаешь с ним общаться на эти темы, шутить. Потом он начинает плавно переходить некоторые границы. В процессе такого общения незаметно адаптирует тебя к своим взглядам. Потом выбирает момент, когда вы остаётесь наедине, и начинает "окучивать". Опять скользкие темы, прикосновения...»

«Делает всё плавно, и момент, когда можно ему втащить по *** [лицу], сказать: "Ты что, *** [обнаглел]?" — как-то пропускается, — продолжает Дима. — Ты этого не делаешь, потому что интересно, что будет дальше. Он трогал меня за член. Понятно, что от этого возбуждаешься — с девушками отношений ещё нет, а половое созревание пришло. Ну и перешло к тому, что он говорит, что сделает минет, убеждает в том, что это нормально. Ну и, собственно, это происходит».

По словам Дмитрия, это было всего один раз. Мысли о случившемся были ему неприятны, дистанция между ним и начальником увеличилась, но работать юноша остался. Он считает, что насилия со стороны Режиссёра не было да и быть не могло — он невысокого роста, физически слаб. Потому всегда добивается обоюдного согласия.

В среде подростков — сотрудников досугово-образовательного центра о «странностях» руководителя знали все, утверждает Дмитрий, однако значения им не придавали. Между собой говорили об этом нечасто, иногда шутили.

Через четыре месяца после начала работы Сергея под руководством Режиссёра последний заговорил о том, что организует летние лагеря, и ему нужны толковые помощники. Что рано или поздно придётся искать умного и талантливого преемника, которому он передаст все дела. По словам руководителя, самой подходящей кандидатурой был Сергей. Параллельно с этим в личных разговорах с подростком Режиссёр стал рассказывать о разных физиологических подробностях интимных отношений, о своих половых связях с другими мальчиками (их имена Сергей не назвал по этическим соображениям). Руководитель утверждал, что такие отношения между педагогом и учеником — нормально, что все сначала отказываются, но если попробуют — начинает нравиться.

«Увы, тогда я не придавал этому особого значения, — говорит он. — Для меня это было просто неприятно. К сожалению, я никогда не спрашивал у названных им ребят, было что-то на самом деле или нет».

Молодой человек вспоминает, как однажды после мероприятия Режиссёр подвёз его на машине домой. Когда приехали, опять начал «разговоры про мастурбацию, рассказывал, как лучше держать член и т.д.». В какой-то момент мужчина неожиданно положил мальчику руку между ног. «Я сказал ему убрать руку. Он спросил — почему? Я ответил, что мне неприятно. Он руку убрал. К сожалению, я тогда не убежал, не вспылил, никому не рассказал. Это был неприятный момент – за рамками того, что я мог ожидать, и я не понимал, как мне реагировать», — вспоминает Сергей.

Вскоре он переехал в другой район города и перестал сотрудничать с Режиссёром.

Ещё один наш собеседник Роман познакомился с Режиссёром также в 16-летнем возрасте. Мужчина предложил ему поработать в летнем детском лагере, с которым он тогда заключил договор на техническое обслуживание и услуги звукооператора. Началась смена, а с ней — постоянное общение юноши с работодателем и «странные», по словам Романа, вещи. «То шлёпнет по заднице, то ещё что-то, — описывает собеседник. — Он пытался всё это перевести в шутку. Мне это жутко не нравилось, но что-то мешало просто взять и врезать ему по роже, что не составило бы труда. Может быть, потому что не хотелось вылететь с работы».

Поначалу, говорит Роман, он не придавал большого значения странностям в поведении работодателя. Но становилось только хуже: «Он постоянно рассказывал, что в гей-клубы ходит, рассказывал, как он бухгалтершу свою *** [занимался с ней сексом]. Навязывал темы про гомосексуализм. Когда это надоедало, я говорил: "Извините, но я не гей, это не моё, зачем мы это обсуждаем?" На это он говорил: "А откуда ты знаешь, что ты не гей? Ты же не узнаешь это наверняка, пока не попробуешь". Я старался поскорее уйти, чтобы реально не сломать ему нос».

Однажды поздним вечером Режиссёр позвал Романа в свою машину. Якобы для подписи каких-то документов, пригласил сесть на переднее сиденье, стал перебирать бумаги и вдруг сообщил, что ошибся, и ничего подписывать не нужно. После чего предложил просто посидеть в машине. Роман уже не помнит, о чём шёл разговор. Помнит лишь, что Режиссёр постоянно пытался положить голову и руки на его колени и говорил: «Да ты не бойся, ты же не знаешь, как это», — предлагал съездить в гей-клуб, посмотреть «как там всё». «К счастью, эти посиделки ничем не закончились, но странности продолжались и после этого эпизода. Я реально сдерживался как мог, постоянно нервничал, выплёскивал весь негатив на родных, — продолжает собеседник. — Ничего такого не было, но его поведение очень напрягало, тем более что у него работали дети 14–15 и даже 13 лет. И он их также шлёпал по жопе, трогал, ничего не стесняясь».

Роман поинтересовался у коллеги, который на тот момент работал с Режиссёром уже около семи лет, не замечал ли он чего-то необычного в поведении их работодателя. Тот ответил, что слышал шуточки и обращал внимание на странное поведение по отношению к младшим детям. Например, замечал, что Режиссёр никогда никуда не ездит один — «всегда с каким-нибудь пацанёнком 15–16 лет». Также видел, что он часто куда-то уводит подростков. К самому коллеге, впрочем, мужчина никогда не приставал.

Отработав в лагере две смены, Роман уволился.

По рассказу директора лагеря, насчёт Режиссёра его предупреждали. Знакомая руководитель другого учреждения, с которым мужчина работал раньше, говорила: «Он мне не нравится». «За ним что-то там было, связанное с отношениями с подростками», — вспоминает тот разговор собеседник. То, что он постоянно нанимает для работы несовершеннолетних, ему не нравится — как и манера общения Режиссёра с подчинёнными: «Я ему неоднократно говорил — что-то как-то неправильно. Он общается с ними, как будто у него маленькие рабы. Так нельзя». Отношения с компанией лагерь, однако, не разрывает: по словам директора, она выполняет исключительно технические задачи, с воспитанниками Режиссёр не контактирует.

Мы пообщались с некоторыми подростками, которые работают с Режиссёром сейчас. По их словам, «ничего противозаконного» тот не делает. Сам Режиссёр вначале согласился встретиться – как он объяснил, «с целью прекратить эту клевету и ложь вокруг моего имени, но под видео и аудиозапись, чтобы мои слова не были перевёрнуты». Но потом от общения отказался, объяснив, что «переписка выше показала, что мои комментарии бессмысленны: главное [для вас] — погорячее облить грязью». Во время общения Режиссёр также предположил, что «кто-то сводит свои мелкие счёты или обиды, ведь за порчу аппаратуры что-то вычиталось».

На «спасении» девочек от увечий Физрук, однако, не остановился. Мужчина повелел им ходить на уроки в так называемой «короткой форме» — гимнастическом костюме в виде слитного купальника, обтягивающего тело. «Вот тут я чуть не сгорела, провалилась под землю и взорвалась одновременно, — говорит Ирина. — Представить себя в такой одежде я не могла по многим причинам — из-за комплексов по поводу своей фигуры, из-за того, что мои одноклассники получили бы бесконечный простор для издевательств надо мной, из-за того что достать такой купальник тогда было реально сложно. А главное — ощущение полной беззащитности перед этим Козлом (я начала называть его именно так), когда моя "броня" из мешковатых штанов и олимпийки была бы вынуждена оставаться в раздевалке».

Ирина рассказала про купальники маме. На следующий день та о чём-то побеседовала с директором, после чего «короткую форму» отменили, занятия на "козле" и "коне" заменили баскетболом и сдачей нормативов по отжиманию и прессу. Физрук оставался строгим и грозил Ирине тройкой за год. Однако к вручению аттестатов он приболел. Его заменил прежний преподаватель. В аттестате за девятый класс у девочки стояла заслуженная четвёрка, а у Ирины было ощущение того, что она «отстояла себя, своё отвращение к старому ублюдку и любимый мешковатый спортивный костюм».

Физрук умер от рака лёгких несколько лет назад.

К восьмому классу Станислав окончательно понял, что он «не такой, как все»: ему нравились юноши. Первым, кому он об этом рассказал, был его друг-одноклассник. Через некоторое время Стас решился признаться маме (отца у юноши не было, с отчимом отношения не сложились). Сказал ей, что надо кое-что обсудить, а потом полчаса сидел и не мог выдавить из себя ни слова. Наконец вырвалось: «Мама, я голубой». После этого они не общались как мать с сыном. «Жили как соседи», — вспоминает молодой человек. Уже в девятом классе он поссорился с другом, и тот разболтал о гомосексуальности бывшего товарища всему классу. Отношение одноклассников сразу изменилось. Они не издевались, не высмеивали его, но почти перестали разговаривать.

Кружок, которым руководил Тренер, стал для подростка отдушиной. Там всё было иначе: если и всплывала тема гомосексуальности, то в «нормальном» контексте. Была творческая среда, своя газета, «было прикольно». Станислав посещал кружок с восьмого класса. В девятом стал больше общаться с Тренером. Ему нравилась атмосфера: не была табуирована не только тема гомосексуальности, но и «странные пошлые шуточки» и откровенные прикосновения Тренера. По словам Стаса, все понимали, что тот — нетрадиционной ориентации.

По словам собеседника, в моменты разрывов у Тренера были и другие отношения — «какие-то мальчики, он рассказывал про какую-то девочку, с которой у него было "приключение" в лесу…» В какой-то момент Стас решил, что прекращает отношения с бывшим наставником окончательно: «С тех пор эта тема закрылась. Мы никак не общались, я об этом не думал. Периодически пытался понять, что это было и как к этому относиться. В последнее время стал натыкаться на публикации про подобные случаи, и всё встало на свои места».

Сегодня Станислав считает, что если человек работает с детьми, такое поведение недопустимо. Не скрывать свою гомосексуальность — нормально, но строить отношения с подростком и тем более так, чтобы он чувствовал себя обязанным, — такого быть не должно.

Олег и Рита в те времена тоже часто бывали в компании, собиравшейся вокруг Тренера. Они знали о том, что для некоторых подростков он не просто наставник. Олег не придавал этому большого значения, а вот Рита, узнав об отношениях Тренера со Станиславом, была возмущена. Призывала Олега как-то повлиять на события, но поддержки не нашла. Олег и сегодня не считает, что Тренер использовал манипуляции как приём. По его мнению, мужчина делал это несознательно, в силу «каких-то психических отклонений».

Олег помнит момент, когда узнал об отношениях Станислава и Тренера: «Пойми, Тренер не взрослый человек, — рассказывает он сегодня. — Чтобы понять, как мы его воспринимали – ну представь себе потешного (шута. — Прим. ред.). И вот мы узнаём, с кем он встречается: "Ха-ха-ха!" Для меня это не было отношениями подростка и педофила. Ну два гея».

По мнению Олега, Тренер не создавал среду вокруг себя, а лишь был её частью, ему это позволяли. Просто повезло в том, что тусовка собралась под крылом его клуба. По воспоминанию Риты, эта тусовка была значительной частью их подростковой социализации. Там отмечались праздники, крутились романы, собирались компании для поездок в летние лагеря. «Он был неотъемлемой частью компании, тусил с нами по праздникам, бухал», — вспоминает Рита про Тренера. Она подтверждает слова Олега о том, что тот не был центром тусовки: «Он не создавал эту атмосферу, не был моральным авторитетом или лидером. Он вписывался в компанию и был просто всем удобен».

Рита вспоминает, что Тренер часто между делом заводил разговоры «определённой направленности». Например, о том, что все люди бисексуальны. «Мы над этим просто похихикивали, — продолжает она. — Сейчас я думаю: с чего бы с моей четырнадцатилетней дочерью какой-то мужик начнёт поднимать разговор о бисексуальности?» Она уточняет, что на её памяти Тренер оказывал знаки внимания двум девочкам. Обеих объединяла скромность и андрогинность внешности.

Полностью отношение Риты к Тренеру изменилось, когда однажды она с друзьями зашла «потусить» в клуб, просто так. Там уже собралась компания. Общались, выпивали. В очередной раз речь зашла о бисексуальности людей. Подвыпивший Тренер стал рассказывать о своих отношениях со Станиславом, о плохих отношениях подростка с матерью, о том, как он помогает Стасу, как они встречаются и занимаются сексом в соседней комнате. Показал пьесу: «Смотрите, что Стас пишет». «Я узнала о парне столько, сколько не должна была и не хотела знать, — говорит Рита. — Он мне ни друг, никто. Мне понадобилось время, чтобы это переварить. Какой-то взрослый мужик вступил в половую связь с подростком, у которого нет отца. Это полное г...»

За время нашего разговора он ни разу не произнёс слово «любовь», рассказывая о своих отношениях со Станиславом, но говорит, что там были «и романтика, и физиология — всё». «На меня отношения со Стасом очень сильно повлияли, — объясняет Тренер — Но к какому-то моменту они выгорели. Ну и всё. А эмоции были очень сильными». Сейчас у него «немного планка сдвинулась»: «Подростки больше не интересуют. Интересуют люди младше меня, но лет 20–30. Может быть, на это и Стас повлиял, потому что ему [уже] тоже под 30. Отношения с ним всегда были особняком».

Тренер считает, что первый опыт интимных отношений может повлиять на сексуальную ориентацию человека, однако это его никогда не останавливало. Он утверждает, что никогда не имел близких связей с детьми младше 14 лет, хотя за изменениями «возраста сексуального согласия» в России не следил (он был повышен до 16 лет в 2003 году. — Прим. ред.). На вопрос «Если бы у вас был 14-летний ребёнок, вы хотели бы, чтобы он попал к такому педагогу?» мужчина ответил, что в первую очередь поговорил бы с ним, рассчитывая на доверительные отношения, а потом предоставил бы решать самому.

Мужчина остался без отца в шестилетнем возрасте, с мамой и бабушкой. Он считает, что его психологический возраст значительно отставал и отстаёт от биологического, поэтому в интеллектуальном клубе не воспринимал самого себя как наставника, был на равных с подростками.

Мария считает, что хотя сами ребята редко говорят о каком-либо ущербе для себя – как это было, например, в истории с Режиссёром, это ещё не значит, что его нет. «Другой реальности, в которой бы их ценили самих по себе, обращали внимание из искреннего интереса, поддерживали только из желания помочь, а не рассчитывая на интим, у них не было. Говорю это, опираясь на свой профессиональный опыт работы с детьми, пережившими самые разные формы сексуальной эксплуатации», — комментирует Мария.

По словам психолога, о негативных последствиях пострадавшие от сексуальных домогательств и насилия, как правило, начинают говорить в более позднем возрасте, сталкиваясь с «отсроченными» последствиями произошедшего. Это могут быть проблемы в построении близких, доверительных отношений с партнерами или супругами. Определяющий фактор здесь — наличие какой-либо потребности, которая ранее в отношениях со взрослым удовлетворялась через сексуальные действия: «Если подросток вступал в отношения со взрослым из-за потребности в близости, тепле, любви, то в будущем велика вероятность возникновения у него уверенности в том, что любить её/его можно только за секс: "настоящей любви не бывает", "я не достоин/достойна просто хорошего к себе отношения", "за все нужно платить сексом", "всем нужно только моё тело, а я сам — ничтожество" и так далее».

В 2017 году в пермскую краевую службу детского телефона доверия «Перемена» поступило более 22 тысяч обращений детей и их родителей. Из них 113 были по поводу сексуальных действий в отношении несовершеннолетних. Звонили и те, кто подвергся домогательствам, и те, кто не исключал их в отношении своих детей, рассказала директор некоммерческой организации «ВЕКТОР», психологи которой работают с клиентами службы, Алина Селищева. По её словам, дозвонившиеся редко рассказывают об угрозе половой неприкосновенности со стороны незнакомцев. Чаще в описаниях фигурируют хорошо знакомые и авторитетные для ребёнка взрослые, которые пользуются своим влиянием. Речь о родственниках, друзьях семьи, а также наставниках.

По словам Павла Микова, занимавшего пост детского омбусмена в течение десяти лет, чтобы хотя бы примерно представить себе реальные масштабы проблемы, количество официально зафиксированных случаев сексуальных домогательств в отношении детей надо умножать как минимум на три. В большинстве ситуаций подростки попросту ничего не рассказывают — не говоря уж о том, чтобы подать заявление в полицию. В Следственном комитете Пермского края также подтверждают, что проблема часто замалчивается. Причины молчания объясняют по-разному: кто-то боится рассказывать, а кто-то просто не понимает, что происходящее противозаконно или ненормально. Преступления чаще всего выявляются случайно: медицинский осмотр, невзначай произнесённая фраза.

«Рассказать о том, что происходит, даже самым близким людям подростку и стыдно, и страшно, и непонятно, какими словами, — комментирует Павел Миков. — Тема сексуального взросления в нашем обществе табуирована. По сути, из поколения в поколение подростки чаще всего самостоятельно познают мир сексуальных отношений, потому что ни родители не знают, как поговорить об этом с подростком, ни педагоги, ни медики». Миков заявляет, что он всегда выступал и будет выступать за то, чтобы такие беседы с подростками проводились: «Это связано не только с профилактикой преступлений, но и с сохранением репродуктивного здоровья подрастающего поколения — тем, о чём сейчас вообще не задумываются». Формирование нормального языка общения о сексуальности подростка — одна из важных задач педагогического и медицинского сообщества, убеждён омбудсмен.