Мастерские пермских художников. Художник Максим Каеткин — автор брутальных индустриальных пейзажей

Художник Максим Каеткин хорошо известен в Перми и за ее пределами. Он 11 лет руководил пермским филиалом академии живописи, ваяния и зодчества, а герой наших прошлых «мастерских» Максим Титов характеризует его не иначе как «одного из родоначальников пермской современной реалистической школы». После такого представления мы не могли не прийти к нему в гости. Максим Каеткин — новый герой рубрики «Мастерские пермских художников».

Мастерская Максима Каеткина уже много лет базируется в тихом районе рядом с Домом грузчика. Во всяком случае, тихим он был до этого момента: сейчас над домом нависает тень огромной высотки, а прямо во дворе появился яркий детский сад.

Каеткин родился в 1972-м в городке Челябинск-70 — закрытой от внешнего мира столице ядерной промышленности. Статус города по-прежнему не изменился, только теперь он называется Снежинск.

— Город закрыт по сей день. У меня у самого бывают проблемы с тем, чтобы туда попасть, — рассказывает Максим. — Но, надо отдать ему должное, Снежинск расположен в очень красивом месте. Очень многим я обязан этой красивейшей природе Южного Урала. Город находится в окружении озер, описанных в сказах Бажова. Соответственно, выбрав путь художника, я стал пейзажистом с самого начала.

Отец Каеткина тоже неплохо рисовал, мечтал о карьере художника, но был старшим в семье с шестью детьми.

— У него был очень хорошо поставленный глаз. Он много читал. У него было всё от природы, чтобы этим заниматься. Я до сих пор иногда смотрю на рисунки отца, и мне кажется, что из этого человека мог бы выйти большой толк, — говорит Максим. — Все мои детские творческие поползновения немедленно поддерживались. Мне покупали все книги, какие было возможно. Выписывали журналы, какие было возможно. Я очень благодарен своим родителям, что они меня поддержали.

Даже школьное образование в Челябинске-70 было заточено на будущих ученых-ядерщиков или инженеров, а самым желательным вариантом развития карьеры было поступление на кафедру боеприпасов и взрывателей в местный филиал МИФИ.

— У нас очень хорошо преподавали математику. Кажется, из школы выходили уже готовые артиллеристы-наводчики, — вспоминает Максим. — Наша школа стояла через небольшой лесок от озера. Пройдя через него, мы оказывались на воде, катались на льдинах. Веселое время. Но, случалось, что кто-то тонул. Это одно из самых ужасных занятий, которые я сейчас вспоминаю. У тех, кто вырос в 80-е, а то и в 70-е, не было компьютеров. Мы прыгали в сугробы с сараев, катались с горок на камерах. Сейчас я понимаю, что искалечиться было очень легко. Кто это пережил, тот знает, что всё было очень приближено к боевым условиям.

Каеткин учился в первом наборе Снежинской художественной школы, а окончив ее, уехал поступать в Екатеринбургское художественное училище. С первого раза, правда, не поступил. Пришлось потратить год на подготовку и поехать в Екатеринбург еще раз.

— В первый раз я недобрал баллов. Все четыре года в художественной школе мы писали только при электрическом свете. А в Екатеринбурге в темном углу поставили натюрморт — я и как подступиться к нему не знал, — рассказывает Каеткин. — В Екатеринбурге я сначала снимал углы, общежитие появилось только курсу к четвертому. Не всегда было нормальное жилье. Первое место — такой притон! Постоянно уходили и приходили какие-то люди, а я просто забивался в угол и рисовал. Я старался до 23 часов проводить время в училище, чтобы возвращаться домой только спать.

Время от времени Максиму приходилось подрабатывать дворником или грузчиком в художественном салоне. Не за деньги, а за возможность купить краски, которые тогда были в большом дефиците. В первую очередь их продавали членам Союза художников.

— Проучившись четыре года, я решил ехать поступать в Москву, в институт имени Репина, — продолжает историю Максим. — Но сразу после выпускных экзаменов схватил такую ангину, что лег в больницу и не смог поехать сдавать экзамены. А потом выяснилось, что в Перми открывается новое учебное заведение (пермский филиал академии живописи, ваяния и зодчества. — Прим. автора). Сначала я думал, что год повращаюсь в этой среде, поготовлюсь и поеду поступать. А в Перми мне настолько понравилось, что я даже не стал делать попыток.

В Перми у художника начались первые серьезные заработки — до этого ему лишь однажды удалось продать несколько своих пейзажей скупщику произведений искусства с московского Арбата. Переехав в Пермь, Каеткин ставил мольберт и рисовал портреты на городских улицах, в Горьковском парке, на курорте в Усть-Качке.

— Однажды я прямо обогатился в Горьковском саду. У меня настолько бодро получалось рисовать портреты. Какие-то подвыпившие люди сели вшестером, и я как-то умудрился очень быстро их всех нарисовать. Тогда я сорвал аплодисменты, — улыбается художник.

Максим ненадолго уезжает в Москву. Там он расписывает заборы особняков на Рублевском шоссе, но вскоре принимает решение вернуться в Пермь, где ему предлагают заведовать пермским филиалом академии живописи, ваяния и зодчества. На этом посту он продержится долгие 11 лет.

— Последовало предложение — я поехал. Подумал, может, у меня что-то получится. Сначала опустились руки. Здание академии пребывало просто в разобранном состоянии. Масса проблем была. Но потом в стране, слава богу, началось финансовое пробуждение, так что удалось провести реконструкцию, — рассказывает Каеткин. — Там я постоянно пытался усидеть на двух стульях: заниматься делами учебного заведения и не забросить творчество. Быть руководителем очень тяжело, а надо еще и как живописцу работать.

Максим Каеткин всю жизнь пишет пейзажи, но не классические. На его полотнах резкие мазки и монументальные индустриальные масштабы.

— Уже на протяжении 10 лет я занимаюсь такими индустриальными вещами. Заводы, карьеры. И всё в непосредственной близости от красивейшей природы, — рассказывает Максим. — Вот есть, например, озеро Тургояк — одно из красивейших на планете. Если подняться на горку рядом с ним, видно вышки, которые находятся в Карабаше. А Карабаш — самое грязное место на планете. Пока это существует в каком-то равновесии, но нам стоит задуматься, сколько подобное может продолжаться. Хотя природа, конечно, берет свое. Замечаю, что с каждым годом это всё больше и больше становится похоже на природный ландшафт.

Художник обожает Русский Север. Он гулял по просторам вокруг Архангельска и Котласа, наслаждался Великим Устюгом еще до того, как тот стал резиденцией Деда Мороза. Но особое место в творчестве Каеткина занимает Пермский край.

— Есть индустриальные свалки с паровозами, электричками. Места, которые вызывают массу эмоций. Я был на базе запаса Свердловской железной дороги в Шумково (недалеко от Кунгура. — Прим. автора). Туда иногда попадают фотографы, но фотография не может передать то, что ты чувствуешь лично. Там ты будто некий сталкер, который приходит в зону, — блестят глаза у Максима. — Мне бы очень хотелось, чтобы эти паровозы не разрезали на металл, а оставляли в назидание потомкам.

Но в путешествиях, когда ищешь вдохновение среди остовов творений индустриального общества, подстерегает множество опасностей.

— Я был в местах, где разрабатывается мрамор. Мрамор пилят, обильно охлаждая его водой. Пульпа — мраморная пыль вперемешку с водой — образует некий водоем, в который очень опасно провалиться. Так случилось со мной. К счастью, я был не один — меня вытащили, — рассказывает Каеткин. — Есть много заброшенных мест. Там птицы, звери. Множество косуль, множество змей.

Максим убежден, что художник, как и режиссер или писатель, должен идти в ногу со временем.

— Я очень уважаю классическую русскую пейзажную живопись, но мир изменился. Геометрия пейзажа изменилась. Появился новый художественный язык. Он — ответ на изменяющуюся реальность, — уверен Каеткин. — В один момент я стал избегать плавной живописи. У меня на картинах всё стало жестче.

Художник очень суров в оценке собственных работ, ведь считает, что только так — в постоянной работе над собой — можно продолжать прогрессировать.

— Если ты собой доволен, это остановка в работе. Есть лишь один положительный момент, который я могу сказать о своих произведениях. Бывает, приходишь в мастерскую в каком-то ужасном настроении. Но смотришь на работы — и хочется работать. И жить. Если художнику удается передать то же ощущение зрителю, это очень хорошо, — делится Максим самым сокровенным. — Слова типа «Чтобы что-то написать, мне надо в Венецию поехать» — это всё враки. Если жизнь тебя не радует в ее простейших проявлениях, ты на ложном пути.

Картину с руинами фабрики Воздвиженского стекольного завода под Снежинском Каеткин показывал на недавней «Арт-Перми». На этой фабрике работали его отец и дед.

— Я — внук халявного мастера и сын багермейстера. У деда так и записано в трудовой книжке. Он проработал на этом заводе всю войну. Он выпускал фляжки для солдат и стекла для противогазов. А еще дед играл на скрипке в пожарном оркестре, — рассказывает Максим. — Еще до революции на этой фабрике трудились рабочие-полукрестьяне. Они содержали какой-то скот в деревне. А на время сенокоса полностью прекращали всё производство. Причем официально.

В ближайших планах у Максима Каеткина — участие в проекте «Живописная Россия» в Москве и выставка в Кировском художественном музее, но главное для него — писать, и писать много. Искать новые грани своего творчества.

— У меня есть идея создать совершенно сюрреалистичные картины на основе реально существующих объектов. Но природа всегда оказывается хитрее и мудрее. Я прихожу с мыслью создать свою интерпретацию — а природа уже придумала всё сама.

Ранее мы рассказывали о скульпторе Альфизе Сабирове.