«Если ты убил одного, ты убил всех»: как работают с террористами, сидящими в пермских колониях

23 августа в колонии строгого режима под Волгоградом осужденные устроили бунт, который обернулся зверским убийством четверых сотрудников ФСИН. Четверо заключенных вооружились молотками и ножами, которые им мог передать кто-то из персонала ИК, взяли в заложники восьмерых сотрудников и четырех осужденных. В тот же день в соцсетях появились страшные кадры, на которых террористы глумятся над окровавленными телами сотрудников колонии в Суровикино. По предварительной информации, сторонники одного из радикальных течений ислама пытались дестабилизировать работу колонии. Террористов обезвредили во время штурма.

Незадолго до волгоградского бунта заключенные-мусульмане устроили мятеж в СИЗО Ростова. Почему вообще допустили такие беспорядки и откуда у осужденных оружие — мы рассказывали в отдельном разборе.

После этих событий остались другие важные вопросы: как в колониях выявляют радикально настроенных осужденных, как возможна вербовка в стенах колоний и появление тюремных джамаатов (общин; не надо путать с орагнизацией Джамаат Ансаруллах из Таджикистана — террористическая организация, запрещена в РФ), как в тюрьмах работают с террористами, отбывающими пожизненное, и способны ли они вообще на раскаяние. Об этом мы поговорили с помощником муфтия Пермского края, председателем Общественной наблюдательной комиссии региона Василем Миндубаевым. Последние девять лет он ездит по колониям Прикамья, заходит в камеры, где сидят террористы, и занимается профилактикой радикализма среди осужденных.

— В какие колонии Прикамья попадают особо опасные осужденные — террористы? Они не находятся в одиночных камерах? То есть контактируют и с другими заключенными?

— В нашем регионе террористы отбывают наказание в исправительной колонии №2 в Соликамске, в простонародье она еще называется «Белый лебедь», их около 10% от общего числа осужденных.

Также там находятся люди, которым смертная казнь была заменена на пожизненное лишение свободы. Это осужденные, которым уже нечего терять. Сейчас «Белый лебедь» не имеет «вакантных мест», там сидят 300 человек. В России всего несколько колоний для пожизненно осужденных. Практически все они заполнены под завязку, то есть их лимит исчерпан.

Многие фамилии на слуху. Это те же Адам Деккушев и Юсуф Крымшанхалов, которые совершили теракты в Москве и Волгодонске, подорвав дома.

Они содержатся в «Белом лебеде», но сидят в разных камерах. С точки зрения оперативной безопасности, подельников никогда не посадят вместе. В этой колонии пожизненники, в том числе террористы, сидят в камерах по двое или по трое. Соседей подбирают друг другу по психологической совместимости.

В «Белом лебеде» и в других колониях края, мы, как правило, общаемся с представителями ислама. Представители муфтията начали посещать колонии с 2015 года, когда подписали соглашение с ГУФСИН. С осужденными мусульманами мы проводим и индивидуальную работу, и групповые беседы.

— Как вы выявляете радикально настроенных осужденных? Это не обязательно экстремисты и террористы? Есть, например, завербованные осужденные? Как можно психологически описать завербованного осужденного?

— Если человек сам является пропагандистом, который вербует других, то он, как правило, очень тонкий психолог. То есть пообщавшись с ним, можно сказать, что он такой хороший, не выделяется из массы, не нарушает режим и прочее. Как правило, такие люди, приходя к нам, ведут себя спокойно, не вызывающе, то есть не выделяются среди толпы, они просто сидят, спокойно слушают, не задают никаких вопросов об исламе, просто вот пришел, посидел, отметился, ушел.

А завербованный, наоборот, начинает себя показывать, что он вот такой. Он, наоборот, выделяется. Те, кого завербовали, это, как правило, люди-торпеды, которым скажешь команду «фас», они пойдут.

Тут нужна комплексная работа, то есть не только работа духовного управления мусульман, но еще воспитателей и оперативников колонии. Потому что мы-то приехали и уехали, а сотрудники каждый день с ними контактируют, и они видят поведение каждого. И чтобы сотрудники понимали, как с ними работать, мы проводим курсы для персонала колоний. Ближайшие курсы пройдут 22-23 октября: приедут преподаватели Российского Исламского института и Казанского Исламского университета. В течение двух дней мы будем читать лекции по исламоведению и будем рассказывать об основах ислама.

У многих сложились стереотипы об исламе, что это бородатый мужик с автоматом, который кричит «Аллах Акбар», как в видеороликах в интернете. На самом деле это не так. Ислам в переводе — это мир. На этих курсах мы затрагиваем тему исламских течений, среди которых есть и радикальные. Расскажем про них, про то, какая у этих течений идеология, какая у них конечная цель. Ну и в принципе расскажем сотрудникам, как вести себя именно с представителями радикального ислама, чтобы в дальнейшем у них не возникало вопросов и трудностей при работе с ними.

У нас задача — выявить в стенах колонии радикальных осужденных, если они есть, через духовную работу с ними добиться, чтобы они в дальнейшем отказались от своих радикальных взглядов и начали исповедовать традиционный ислам.

Это долгая работа. В колониях есть люди-манипуляторы, они могут быть лидерами среди мусульман, потому что у них есть знания, другие к ним начинают прислушиваться. Мы всегда начинаем с беседы с ними, в ходе которой узнаем, где он учился, какую литературу он читает, и уже исходя из этого строим с ним план работы по его возвращению в традиционный ислам. Понятно, что не все 100% возвращаются обратно, но часть людей, которые были радикально настроены, действительно отказываются от своих взглядов.

У нас в крае отбывал наказание один террорист, молодой парнишка из Ханты-Мансийска по имени Увайс Магомадов. Его завербовали в ИГИЛ (признана террористической организацией и запрещена в РФ), когда ему было 17 лет. Начал с ними общаться, уже собирался уехать в Сирию, но у него не получилось, в итоге они ему сказали: раз ты не можешь ехать, то действуй здесь, на территории России, взрывай дома, убивай людей.

Парень изготовил взрывное устройство и его задержали сотрудники полиции уже на выходе из дома: он шел устраивать теракт. Причем, этот парень из уважаемой чеченской семьи, вполне благополучной. Мы с ним общались, часто ездили к нему в колонию, потребовалось три года, чтобы он все переосмыслил. Чтобы понял, что то, что он исповедовал, в действительности не является традиционным исламом.

Мы не можем заглянуть человеку в сердце, но по его поведению, его словам, деяниям, можно сделать выводы, что человек действительно раскаялся и осознал всю суть произошедшего.

Этому парню дали лет 5,5 лет потому что он на момент преступления был несовершеннолетний, он никого не убил, а был просто последователем террористов. Слава богу, что он не смог совершить теракт, в результате которого погибли бы ни в чем не повинные люди.

— Имамы охотно ездят в колонии к террористам и экстремистам?

— Ездят, плюс еще сейчас ввели должность помощника начальника СИЗО по работе с верующими. Это священнослужитель. То есть если регион православный, там представители РПЦ эту должность занимают. Если регион мусульманский, то это имамы. Они официально трудоустраиваются на работу в СИЗО.

Они собирают обращения, посещают все камеры, независимо от вероисповедания. Если священник пошел, он к мусульманам тоже заходит и спрашивает, какие у них есть вопросы. Все это записывает. Если вопросы со стороны ислама, он передает их нам.

В других регионах, конечно, есть проблемы. Например, не все имамы готовы пойти в колонии к убийцам. Во-первых, это страшно. Я их тоже могу понять, есть психологический барьер. Они имеют право отказаться, могут и не ходить. Но опять-таки если не ходить, то, пожалуйста, вот Ростов, Волгоград — примеры, во что это может вылиться, если не посещать колонии.

Если не будем ходить мы, то начнется не очень хорошее поведение мусульман в местах лишения свободы, они будут подчинены сами себе. Мы ездим и у нас есть авторитет среди мусульман, мы помогаем решать их вопросы в плане религии. В первые годы были единичные случаи, когда осужденные отказывались от бесед с нами, один нам сказал: «У меня свой имам», а теперь эти встречи ждут и считают наказанием, если мы в колонии не дошли до какого-нибудь мусульманина.

Мы привозим им духовную литературу, бывает, проводим наши праздники, например, Курбан-Байрам. За день завозим в колонию свежее мясо и все продукты для плова. Осужденные сами готовят. Например, в колонии 500 человек, из них 30 человек — мусульмане. Мы завозим продукты для плова на все 500 человек. В этот день кушают все. В том-то и дело, чтобы не было вот этих конфликтов. А когда Пасха, батюшка тоже приходит, раздаёт всем куличи — ну, по желанию. Я считаю, что это правильно, потому что в религии делить нечего. Всевышний же один, Создатель один.

— Что вы делаете, когда понимаете, что перед вами осужденный, который настроен радикально или завербован?

— Во время беседы выявлялись такие люди. Мы задавали некоторые вопросы, с которыми они были не согласны, высказывали свою точку зрения, и уже по разговору такого осужденного можно было определить, чем он, так скажем, дышит, что он исповедует.

— И что делать?

— Такие осужденные сразу становятся под контроль с ними проводится определенная работа. Понятно, что за радикальный ислам никого в ШИЗО не закрывают. Я считаю, это неправильно, если людей из-за религии изолируют. Если изолировать человека за религию, для него это становится, так скажем, таким крутым действием, что вот он, мусульманин, пострадал, он себя возвышает среди других. И потом с этим человеком уже тяжело работать. Он уже просто не слушает и не воспринимает сотрудников колонии. Поэтому мы об этих случаях с сотрудниками говорим.

— Как можно предотвратить инциденты, подобные тому, что произошел в волгоградской колонии?

— По бунту в Волгограде, конечно, очень много вопросов и к администрации колонии, и к духовенству, которое там находится.

Как предотвратить подобное? Только профилактика, только работа с осужденными. Тогда осужденные уже будут знать, что к ним приезжают священнослужители, что они не отрезаны от мира. Нужна постоянная работа, а не видимость, когда раз в год для галочки приехали, отметились, сделали красивое фото, уехали и все. Нет, так нельзя.

Как мне сказали, священнослужители в эту колонию практически не приезжали. Я думаю, выводы руководство сделало.

В середине октября я буду выступать на специальном форуме Южного федерального округа перед ГУФСИН, МВД, ФСБ. Там мы расскажем, как выявлять радикально настроенные джамааты. Раз есть чем поделиться, то надо делиться.

— Расскажите подробнее, что такое «тюремный джамаат».

— Джамаат — это община. Это не какое-то там плохое слово. Вот у меня дома свой джамаат. То есть это я, супруга и дети. В мечетях тоже община. В колониях — тоже. Многие путают джамаат и «тюремный радикальный джамаат» (в данном случае имеется в виду тюремная община, не надо путать с организацией Джамаат Ансаруллах — террористическая организация, запрещена в РФ). То же самое с джихадом.

Священная война — это последняя стадия джихада, самая первая — это борьба с самим собой, со своим эго. Вот это джихад. То есть нужно побороть свое эго, свое я, которое говорит: да давай я посплю, давай я не пойду работать. И вот ты совершаешь джихад с ним.

Священная война, — да, это тоже джихад, но эту священную войну может объявить только муфтий, то есть глава всех мусульман. Нельзя просто так сказать: «я пошел на джихад». Куда ты пошел? На какой джихад? Кто тебе дал право? Это неправильно.

И как раз представители радикального ислама слово «джихад» воспринимают буквально. Многие вообще все воспринимают буквально — даже священное писание. Но по факту, они просто выдергивают нужные фразы из контекста и трактуют священное писание по своему умозаключению.

Радикально настроенные осужденные — та категория людей, с которой тяжело работать. Они обладают знаниями, с ними интересно общаться, но назвать их авторитетами среди мусульман тоже нельзя, потому что авторитеты среди мусульман — это ученые, за которыми идут.

Радикальных осужденных можно назвать заблудшими, мы пытаемся их вытащить и направить на правильную дорогу, потому что они в свое время заблудились, пошли не по тому пути.

Тот же самый Юсуф Крымшамхалов, когда мы брали у него интервью, тоже это ясно обозначил. Будучи молодым, он посещал мечеть, но потом познакомился с теми, кто давал ему уроки не в стенах мечети. Его начали обучать радикальному исламу и говорили «убивать неверных», то есть подталкивали к теракту, что противоречит шариату (системе базовых правил — Прим.Ред.) и Корану, говорили, что нужно создать халифат (государство, где править будет халиф, именно мусульманин), чтобы спасти, как они считают, ислам. Он осознал уже потом, что он натворил.

— Крымшамхалов вам сказал, что раскаялся. А можно ли ему верить?

— Он раскаялся. Мы с ним не первый год знакомы, так скажем, не первый год работаем. Что примечательно, он человек очень образованный, грамотный, может поддержать любую беседу.

Когда мы брали у него интервью, по нему было видно, что он действительно говорит это не просто для галочки. Он раскаялся, попросил прощения у всех, кому он причинил боль. Я прямо задал этот вопрос: вы готовы попросить прощения? Он не отказывается ни в коем случае от груза преступления и осознает, что он совершил очень страшный грех, за который он сейчас несет наказание и будет нести его до конца жизни.

Насколько мне известно, у него есть взрослый сын и родной брат. Они к нему приезжают до сих пор. Сам Крымшамхалов сейчас трудится на швейном производстве в «Белом лебеде». Шьет госзаказы.

— Осужденным мусульманам присылают книги, в том числе на арабском — как проверяют эту литературу в колонии? О чем эти книги? Это разрешенная литература?

— У нас в Пермском крае вся литература, поступающая в колонии, проходит цензор-проверку. Сначала книги проверяют сотрудники ИК, смотрят, открывают список экстремистских материалов, которые находятся на сайте Минюста, вбивают туда название и проверяют. Смотрят, есть эта книга там или нет. Если ее там нет, они пишут перечень на имя муфтия: любая религиозная, даже русскоязычная, литература поступает к нам в Духовное управление мусульман на проверку. Сотрудники колоний все это привозят, у нас график проверки на год.

Понятно, что есть книжки, которые мы знаем почти наизусть, знаем авторов, но если литература новая, мы обязательно проверяем. Если она проходит нашу проверку, то мы ставим свою печать и отправляем обратно в колонию.

Есть литература, которую нежелательно использовать в массах. Она не запрещенная, но
нежелательная, не рекомендуемая. Факторов несколько. Например, автор
данной литературы является идеологом какого-то радикального течения. Такие книги нам попадались. То есть сама книга не запрещена, но автор — запрещен.

В нежелательной литературе есть большие ошибки и в плане перевода священных писаний, и большие теологические ошибки. Соответственно, человек, читая это, начинает мыслить не так, как надо.

К примеру, есть такой переводчик Эльмир Кулиев. Он перевел Коран на русский язык. Человек сделал большой труд, но когда мы начали читать его перевод, то увидели там очень много теологических ошибок. То есть он придает Всевышнему место, органы, хотя мы все прекрасно знаем, что Всевышний не нуждается ни в месте, ни в органах, ни в теле. Переводчик же это все буквально пишет, что там и голень Всевышнего, и рука Аллаха, и его трон. Это не совсем правильно. На сегодняшний день есть более авторитетный перевод, он называется Калям Шариф, его напечатали в Казани, и его перевёл не один человек, там была группа ученых. Поэтому Калям Шариф является авторитетной книгой среди мусульман.

Нежелательную литературу, которая тем не менее не является запрещенной, мы тоже отправляем в колонию, но к осужденному она не попадает. Она ему «ложится на личные вещи». В случае освобождения он выходит и эти книжки с собой забирает.

— Как вы думаете, нужно ли вводить новые меры содержания экстремистов и террористов? Помогут ли более жесткие условия их содержания?

— В Казахстане, например, активно обсуждали идею, чтобы всех террористов поместить в одну колонию, изолировать от всех. Пока там такую колонию не построили.

Я считаю, что это не выход. Кто туда будет ездить от духовных наставников? Никто не поедет, поскольку там только террористы.

Ну будут их всех вместе содержать, а кто для них будет примером и авторитетом? В обычной колонии есть нормальные мужики, да, они совершили какое-то преступление, что-то украли, попали туда, но они отбывают наказание, соблюдают правила распорядка, читают намаз. Вот они могут быть для них авторитетом. А среди террористов кто будет авторитетом? Они все, как говорится, одинаковые.

Понятно, что с ними надо работать, постоянно работать, то есть держать на карандаше, также можно внедрять опыт других регионов.

— 22 марта в подмосковном концертном зале Crocus City Hall террористы убили десятки зрителей и подожгли здание. В результате теракта 143 человека погибли, больше 100 получили ранения. Пойманных террористов ждут пожизненные сроки, возможно, кто-то из них будет сидеть в нашем «Белом лебеде». Вы пойдете к такому человеку?

— Если они изъявят желание пообщаться с нами, понятно, что мы не побежим к ним, сломя голову и бросив все дела. Ни в коем случае. Мы выберем время и съездим, пообщаемся. Бежать по первому звонку осужденного — это неправильно.

Эти люди лишили жизни других. В исламе убийство — самый страшный грех. Как сказано в священном писании, если мусульманин убил одного, то это приравнивается как будто он убил всю умму. Умма — это все люди, и он как будто убил всю умму. А если мусульманин спас кого-то, то он, получается, спас всех.

Как они любят говорить: иди там взорвись и ты попадешь в рай. Нет. Человек, который привел в действие взрывной механизм или лишил кого-то жизни, не попадет в рай, потому что в священном писании запрещено убивать людей.

— Правда, что если в колонии умер террорист — тело не выдают родственникам, а хоронят его под номером, чтобы не было место поклонения?

— Нет. Родственники приезжают и забирают тело. Я не припомню таких примеров, когда могилы террористов становятся местом поклонения. Я слышал подобное про могилы воров в законе.

Если за телом террориста не приехали родственники, его похоронят за территорией колонии с номерной табличкой. Имени на ней не будет. Пожалуйста, вот вся их жизнь — могила и табличка.