«Когда тронулась первая машина, многие не могли сдержать слёз»: как шедевры искусства эвакуировали в Пермскую галерею в войну

В годы Великой отечественной войны в Пермь, которая тогда называлась Молотов, эвакуировали тысячи взрослых и детей: простых рабочих, блокадников, творческую интеллигенцию — писателей, художников, композиторов, музыкантов и артистов Мариинского театра. Молотов спасал не только людей искусства, но и целые произведения — в войну много экспонатов Третьяковской галереи и Государственного Русского музея хранились в Пермской художественной галерее. Вспоминаем этот небольшой, но значимый эпизод военной истории.

Еще в 2013 году пермский режиссер Сергей Лепихин снял документальный фильм «Бурлаки на Каме» (12+), рассказывающий о тех временах , — о том, как экспонаты готовили к транспортировке, с каким трудностями встретились сотрудники Русского музея и о том, как они переносили военное время в Молотове.

Обо всех событиях тех лет за кадром рассказывают Наталья Айманова и Андрей Дюженков.

— В начале 40-х годов прошлого века город Санкт-Петербург назывался Ленинградом, — размеренным тоном говорит Наталья. — Многочисленные театры, музеи, памятники истории и архитектуры всегда наполняли культурную жизнь города. А другой город, Пермь, в те годы носил имя министра иностранных дел СССР Молотова. Географически Молотов был весьма отдалён от Ленинграда и славился, в основном, развитой промышленностью. Однако это не помешало двум городам тесно переплести свои судьбы. И причиной тому стала война.

С первых дней войны правительство Советского Союза приняло решение об эвакуации главных музеев страны. Произведения искусства делали по степени важности согласно условному «Табелю о рангах», объясняют в фильме. Эта система действовала во многих сферах в те времена.

Среди музейных экспонатов были те, которые условно относили к Первой категории — их нужно было эвакуировать в первую очередь. В начале 40-ых в коллекции Русского музея было почти 300 тысяч произведений искусства, но в июне 1941 года только десятую часть экспонатов отнесли к Первой категории. Их нужно было аккуратно снять с экспозиции, рассортировать, упаковать и при этом все задокументировать. В фильме цитируют директора молотовского филиала Государственного Русского музея в годы войны Петра Балтуна.

— Трудно, не видя, представить себе этот сложный процесс работы, — писал в своих воспоминаниях искусствовед. — Огромные холсты следовало осторожно накатать без единой морщинки на специальные валы.

Сотрудники музея сколачивали эти валы наспех — некоторые из них достигали 10 метров в длину. На такие катушки наматывали полотна, причем иногда по несколько штук. Музеи упаковывали экспонаты в очень короткие сроки — так было и в Москве, и в Ленинграде.

На 2013 год, когда был выпущен фильм, осталось не так много живых свидетелей тех событий. Тем не менее создатели «Бурлаков на Каме» смогли связаться с Галиной Александровной Поликарповой — тогда заведующей сектором изображений архива Государственного Русского музея, а в прошлом — главным хранителем Пермской художественной галереи. Она родилась и выросла в Молотове, жила в соседнем от галереи доме и была свидетелем эвакуации столичных музеев. В сорок первом году ей было всего восемь лет.

— Это немыслимое дело, — делилась она своими мыслями. — Вот сейчас я представляю, как это упаковать, как это накатать на вал «Последний день Помпеи» либо «Медный змей» Бруни. Это же огромное, колоссальное полотно.

Молотов продолжал жить привычной жизнью — еще без тревоги, сводок с фронта и похоронок. Тем временем Ленинград спешно готовился к эвакуации. Самым сложным было переместить и подготовить к перевозке многочисленные скульптуры. Многие экспонаты оказались просто неподъемными, их прятали в подвалах. Скульптуру Растрелли «Анна Иоанновна с арапчонком» пришлось закопать перед садовым фасадом музея — сотрудники музея тащили десятитонную скульптуру прямо по парадной лестнице. Для маскировки над «Анной Иоанновной» разбили клумбу с цветами.

Экспонаты грузили в машины, которые увозили все на вокзал. Русский музей, как говорят в фильме, занял целый эшелон.

— Когда тронулась в путь первая гружёная машина, многие не могли сдержать слёз, — писал Петр Балтун в своих воспоминаниях.

Сотрудники музея не знали, куда едут — пакет с местом назначения разрешили вскрыть только в пути. Первой остановкой был город Горький, сейчас — Нижний Новгород. Там был своеобразный перевалочный пункт, экспонаты кое-как смогли выгрузить. Туда же пришла телеграмма о том, что все грузы нужно отправить в Молотов, а баржа уже была загружена экспонатами 12 музеев. Художественные ценности направляли на Урал и дальше — в Уфу, Челябинск, Свердловск, Молотов и Новосибирск. Все происходило спешно, во всё ухудшающихся условиях, под бомбёжками и порой при полной беспомощности местных властей.

В сентябре 41-ого к «плавучему хранилищу» Русского музея подошел мощный буксир и повел его вверх по Каме. В это время Молотов уже был перенаселен эвакуированными, каждый справлялся как мог. Сотрудников Русского музея разместили прямо в кабинетах нашей художественной галереи.

Для подготовки нового хранилища в Молотов заранее приехала сотрудница Русского музея Полина Яковлевна Козынь, но ей неожиданно отказали. Председатель Молотовского облисполкома Петр Горюнов на письме ленинградского Комитета по делам искусств написал: «Решения Совета по эвакуации нет. Отклонить. Принять некуда». Отказали и самому директору музея Петру Балтуну. Тем не менее баржа была уже в пути, так что ему предложили рассмотреть помещение в Соликамске.

Помещением в Соликамске оказался Троицкий летний собор — в нем не было отопления, но было достаточно места, чтобы разместить все экспонаты. Петр Балтун вернулся в Молотов с категоричным требованием предоставить им помещения художественной галереи и краеведческого музея.

Баржа с произведениями искусства подошла к причалам Молотова 14 сентября 1941 года, а решение о размещении все еще не приняли — ждали приказа из Москвы. До тех пор сотрудникам Русского музея приходилось оставаться на барже. После длительных переговоров и согласований с Комитетом по делам искусств решение наконец приняли: грузы Русского музея и Третьяковской галереи сосредоточить в Художественной галерее, а остальные — в соликамском соборе.

— Разгрузка началась 28 сентября — в самое дождливое и слякотное время, — повествует за кадром Наталья Айманова. — Баржа причалила недалеко от галереи, но в городе не хватало транспорта и рабочих для погрузки и разгрузки. Разгружали сами, да ещё и шутили: «Искусство вынесли на своих плечах».

Галина Поликарпова, будучи совсем ребенком, видела, как ящики с экспонатами и валы с полотнами сгружали с баржи, — к галерее ценные грузы поднимали под железнодорожным мостом. Там, где мы ходим сейчас, направляясь на прогулку по набережной. Она вспоминает, что тогда по этой дороге идти было просто невозможно.

Грузы решили разместить в подкупольном и алтарном пространстве кафедрального собора, при том что в закрытой для посетителей галерее оставались пустые залы. Как выражался в своих воспоминаниях Петр Балтун, один случай «причинил немало огорчений». Доставленные с баржи валы с полотнами можно было занести только через боковой вход, и вдруг от него пропали ключи — на всю ночь картины пришлось оставить на паперти. Когда пошел дождь, их накрыли брезентом.

Когда утром следующего дня решили ломать двери, ключи все же нашлись. В алтаре разместили ящики с экспонатами древнерусского и прикладного искусства, а фарфор, стекло и бронзу оставили в полуподвале, где хранились экспонаты нашей галереи.

 — Местное руководство поначалу это восприняло болезненно, ведь привычный ритм музейной деятельности был нарушен, так писали ленинградцы, — цитирует воспоминания музейных работников Андрей Дюженков.

— На самом деле все было куда драматичнее, — добавляет Наталья Айманова. — Дело жизни Николая Серебренникова, коллекция, которой он дорожил и гордился, оказалась закрыта на долгие годы.

Осенью 1941 года жизнь в Молотове сильно осложнилась — буханка черного хлеба стоила месячную зарплату рабочего. В деревнях Молотовской области эвакуированных называли «выковыренными» — такими они, говорят в фильме, и были. Вырванные из привычной жизни, они пытались хоть как-то обустроиться на чужой и совсем неласковой земле. Эвакуированные сотрудники Русского музея разместились в служебных помещениях Молотовской художественной галереи. В 2013 году, когда галерея еще располагалась в Спасо-Преображенском соборе, в этих комнатах были лекционные залы.

— Конечно, холод был, голод, все болели, особенно женщины страдали, но все работали, — вспоминала Галина Александровна.

Сотрудники составили график круглосуточных дежурств, и за каждым человеком был закреплен конкретный день недели. Велись дневники обходов — в них минута в минуту записывали, когда сотрудник принял и когда сдал пост. Морозы крепчали, рассказывала Галина Александровна, но одежды у людей было совсем мало. Сотрудникам выдавали тулупы, валенки и варежки. Все были уверены, что этот кризис продлится недолго, что все быстро кончится. Но война шла четыре долгих года.

Музейные работники трудились не только в галерее, но и на строительстве второго железнодорожного пути от Перми до Левшино — копали землю, возили ее на тачках, таскали шпалы. Не многие оставили воспоминания об этом тяжелом времени. Ученый секретарь Русского музея в годы войны Валентина Алексеева в разговоре с Галиной Поликарповой и вовсе отрицала, что когда-то бывала в Молотове.

— Их прислали сюда для того, чтобы не только посмотреть, как хранятся экспонаты, но и откормиться здесь, — делилась Галина Александровна. — Здесь были какие-то пайки, здесь могли в столовой питаться. И мне казалось, что у нее должны быть воспоминания о том, как она провела здесь более месяца. Она не хотела вспоминать об этом. Она говорит: «Я здесь не была, я не была в Перми». Не хотелось вспоминать. Тяжело было очень.

Несмотря на все трудности в Молотове продолжала кипеть культурная жизнь. Выставки шли в Парке Горького, в домах культуры, библиотеках, госпиталях, на фабриках и заводах. Это была одна из задач сотрудников молотовского филиала Русского музея — активно вести пропаганду русского и советского искусства.

Возвращение произведений искусства шло в обратном порядке: в ноябре 1944 года домой отправились коллекции, хранившиеся в Соликамске. Эшелон с экспонатами Русского музея вернулся в Ленинград лишь 14 октября 1945 года. Вскоре после войны, в 1949 году, Николая Серебренникова снимут с должности директора Молотовской художественной галереи — он станет главным хранителем.

Более драматичный уход ждал Петра Балтуна — его уволили с должности директора Русского музея в 1952 году. Он жил через дорогу от музея, но с того момента и до самой смерти так ни разу и не зашел туда снова.

В фильме приводят неутешительную статистику: в войну в Советском Союзе пострадало четыре тысячи библиотек, утрачены архивы 19 областей, было разрушено около трех тысяч памятников архитектуры, разграблено сотни музеев и утрачено около миллиона экспонатов.

И все же в числе потерь нет ни одной ценности Русского музея из тех, что пережили эвакуацию. В 2005 году, на 60-летие Великой Победы, Русский музей приезжал в Пермь с экспозицией «Спасибо, Урал! Спасибо, Пермь!» — ее выставляли в Краеведческом музее.

— Выставку встретили необыкновенно тепло, конечно, — говорила Галина Александровна. — Не верили, что картина «Бурлаки на Волге» подлинная. Говорили: «Как это может быть? Да, она и не похожа на подлинную картину». Некоторые сомневались из посетителей.

В Пермской художественной галерее 59.RU сказали, что ни Русский музей, ни Третьяковская галерея экспонатов в Перми не оставили.

Галины Александровны Поликарповой уже нет — точную дату ее смерти в открытых источниках мы найти не смогли. Большую часть своей жизни она посвятила искусству, работая сначала в Пермской художественной галерее, а потом в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге. Режиссера фильма «Бурлаки на Каме» Сергея Лепихина не стало в 2021 году, тем не менее, этот и другие его фильмы все еще можно посмотреть — они находятся в открытом доступе.

Ранее мы рассказывали о том, как в Перми работали эвакуированные из блокадного Ленинграда артисты Мариинского театра.