«Законы у нас принимаются из благих побуждений, но в итоге "вместе с водой и ребенка выплескивают"»

Мы встретились с известным продюсером Виктором Скубеем на фестивале «Флаэртиана», недавно прошедшем в Перми, и спросили, почему игровое кино смотрят больше, чем документальное, сколько зарабатывает документалист и имеет ли право человек подглядывать в замочную скважину.

Виктор Скубей — продюсер, член Союза кинематографистов РФ, член правления Гильдии неигрового кино и телевидения, главный продюсер студии «СЕВЗАПКИНО». Начинал в конце восьмидесятых как оператор-постановщик на народной киностудии «ЛОМО» в Ленинграде. Продюсировал фильмы «Музыка, ушедшая из России» (12+), «Эрмитаж on-line» (6+), «Редкий чудо-день» (6+), «Взгляды. Феноменология» (12+), «Симфония воды» (6+), «История связи России в лицах» (12+). По словам продюсера, документальное кино — это не бизнес. Это роскошь, которую не каждый может себе позволить.

— Раньше по телевизору показывали документальные фильмы и даже телезарисовки с видами природы. А сейчас документальные фильмы исчезли с экранов ТВ. Как вы считаете, нужно возвратить их на ТВ и почему?

— Это необходимо. По определению документальное кино — это прежде всего воздействие на социум, формирование мировоззрения. Действительно, документальное кино ушло с телевидения, потому что оно не дает тех рейтингов, которые дают игровые фильмы, ток-шоу и псевдонаучные фильмы. К сожалению, так устроен наш мир, что человек не очень любит думать, больше любит развлекаться. Но документальное кино должно быть. Возможно, учитывая сегодняшнюю ситуацию, должен быть какой-то отдельный канал, потому что все телевидение коммерционализировано и зависит от рекламного бюджета.

— А как дела с документальным кино за рубежом? Есть ли какие-то кабельные каналы, на которых его можно посмотреть?

— Да, в мире существуют специальные каналы, или у некоторых каналов есть слоты, которые раз или два в неделю показывают документальные фильмы. Но их количество сокращается. Возможно, из-за глобальной политической ситуации, которая сказывается на всех странах и всех телеканалах.

— Могут ли российские зрители подключиться к этим каналам?

— Могут — по спутниковой сети, особенно к пограничным. Единственное — они транслируются на иностранном языке и без субтитров. Хотя на этих каналах показывают и русские фильмы.

— Где вообще зрителя документальных фильмов больше — в России или на Западе?

— Возможно, на Западе, но здесь есть много «но». На каком Западе, какое кино и в каком объеме? Поэтому здесь я бы не стал приводить какую-то статистику. Это непростое исследование, потому что они смотрят одни фильмы, а мы — другие.

— Истории в документалистике — это не придуманные истории, а реальные. Герои не играют на камеру, они живут своей жизнью, ругаются с близкими, болеют... Как с ними сосуществует оператор — наблюдает, подглядывает?

— Становится невидимым. Когда человека долго снимают, он перестает замечать камеру. Некоторые используют скрытую камеру. Я такое не приветствую, но это есть. Дело даже не столько в операторе, сколько в режиссёре, который находит общий язык с героем, и он ему открывается и допускает до себя очень близко, становится очень откровенным.

— Появляются ли родственные чувства к герою, завязывается ли дружба?

— Практически всегда. Этим и отличается документальное кино от художественного. Есть такой момент — телевизионщики приезжают, снимают сюжет и начисто забывают. В документальном — все наоборот. Потому что это продолжительные и доверительные съемки, и не любить своих героев просто невозможно. Зритель видит это и не поверит, если режиссёр не любит своих героев. Как правило, герои потом становятся его добрыми знакомыми и в ряде случаев друзьями. Каждый фильм — это кусок жизни и кусок биографии и режиссера, и героя. Они вместе проживают часть своей жизни.

— Если говорить не о документальном кино, а об игровом. Оно тоже разное. Например, почему люди с легкостью смотрят боевики и фильм «Самый лучший день» и с трудом настраиваются на «Левиафан»?

— Если бы я был психологом, может, и смог бы объяснить. Единой теории нет, здесь масса причин, и мотивации индивидуальны. Этим обусловлено появление большого количества нишевых телеканалов. У каждого — своя тематика. Если ты рыбак, то смотришь канал о рыбалке и не смотришь никакие ток-шоу, а если ты любишь посплетничать и заглянуть в замочную скважину, тогда канал с ток-шоу — это для тебя.

— А если сделать так — показать человеку, который любит подглядывать в замочную скважину, серьезное кино, может ли он измениться?

— Это что-то фантастическое. Но человек развивается, и если он приходит к этому, то он найдет, где это посмотреть, и увлечётся этим. А если он остановился на каком-то этапе развития или давно уже идет по другому пути, это сложно. Это как вопрос: «Исправляет колония преступников или нет?» Мы знаем, что далеко не всегда. Поэтому я не уверен, что это можно сделать насильно. Наверное, это какой-то глобальный процесс на протяжении какого-то периода. Понятно, что у нас общество, приоритеты и мировоззрение меняются.

— На многих документальных и игровых фильмах стоит возрастной ценз 18+. Вы согласны с этим ограничением?

— С этим соглашусь. Юному поколению совсем не обязательно смотреть фильмы о проблемах взрослых по одной простой причине — для таких фильмов нужен определённый жизненный опыт и образование. И дети часто воспринимают все не так, как задумывал автор.

— Оператор, создающий игровое кино, и оператор, создающий документальное, видят мир по-разному? В чем отличие?

— Есть определённая специфика оператора-документалиста и оператора игрового кино, но разница между ними не кардинальная. Профессиональные операторы одинаково снимают и то, и другое.

— Мне кажется, в чем-то авторы документального кино похожи на журналистов — тоже ищут интересные истории. Как, кстати, вы их находите?

— Мы живем в информационном пространстве — телевидение, общение со знакомыми, газетные заметки, в конце концов, реклама в общественном туалете. Кто на что обращает внимание, кого какая проблема волнует.

— Как получилось, что вы окончили оптический факультет Ленинградского института точной механики и оптики, работали инженером и конструктором и даже главным специалистом по космическому телескопостроению, а пришли в кинематограф?

— Это все происходило одновременно. Так как я занимался оптикой, то увлекался и фотографией. Параллельно с ЛИТМО окончил институт по фотографии (курс фотомастерства народного университета. — Прим. ред.). А потом с друзьями мы решили снять фильм. Естественно, я взял в руки кинокамеру. Мне было 30. С первым фильмом мы проехали по половине Германии и взяли несколько Гран-при. Он назывался «Сотканный из легких материй». Это был экспериментальный фильм о молодом человеке, его поисках места в жизни. Так у нас хорошо пошло, что я занялся продюсированием. Может быть, этого не случилось бы, если бы не было таких кардинальных изменений в нашей стране. Это были девяностые — сложные годы, когда предприятия претерпевали серьезные лишения. Может быть, если бы так не случилось, я был бы главным конструктором.

— Документалистика не приносит денег? На что живут авторы, снимающие эти фильмы? Или кинематограф для них — хобби?

— Экономическая модель документального кино в принципе другая, чем в игровом. Нигде в мире оно не ставит задачу вернуть затраченные средств и снимать на них следующие фильмы. Документальное кино финансируется из тех источников, которым это кино нужно. Оно определяется целями канала. На одном канале может быть кино про бабушек, а на другом — про природу. Документальное кино — это не бизнес. Да, на нем много не заработаешь, оно бывает эпизодически. Поэтому операторы снимают не только фильмы, но и музыкальные клипы, рекламу. Документальное кино — это роскошь, которую не каждый может себе позволить.

— Много ли молодежи идет в документальное кино?

— Много, но вот хорошо было бы, если б еще и оставались. Как много приходит, так много и уходит. Потому что это непросто. И иногда молодежь упирается в это «непросто».

— Как вам фестиваль «Флаэртиана» в Перми?

— «Флаэртиана» мне очень нравится. И я всем говорю без всякого пафоса, что Пермь — это документальная столица России. То, что сделал здесь Павел Печенкин… Таких прецедентов больше нет. А я много езжу и знаю Россию. Чтобы такой киноцентр был для документального кино, такая развернутая образовательная программа, чтобы так было вовлечено население и молодежь — такого нигде больше нет. У нас в Санкт-Петербурге такого нет, в Москве нет, в Екатеринбурге, Красноярске — а я говорю о городах, где развито документальное кино и где есть его сподвижники. То, что происходит в Перми, выше всех похвал, и здесь такая планка, которой еще нужно достичь.

— Госдума подписала закон, который ограничивает показ фильмов рамками кинофестивалей, входящих в государственный реестр. Согласно ему в этот список не попадают многие фильмы и ретроспективы. Можно ли с этим что-то сделать?

— Это серьезный вопрос. Эта проблема не касается фестивалей, но затрагивает культурные мероприятия. Да, это не несёт опасность для страны, но не способствует развитию культуры, тормозит ее. Недели немецкого, французского кино, которые не являются кинофестивалями, должны получить прокатное удостоверение. Теперь это будет хлопотным и недешевым предприятием, подготовка будет занимать полгода. И ради одной недели, десятка фильмов эти затраты не оправданны. Я не знаю, как его решать, но решать его нужно. Как правило, законы у нас принимаются из благих побуждений, но оборачиваются ситуацией, когда, как в известном выражении, «вместе с водой и ребенка выплескивают». Больше комментариев у меня по этому поводу нет. Мы как Гильдия неигрового кино будем этим заниматься. Хотя закон в действие вступает с 1 ноября, и есть еще месяц, чтобы пожить по-старому, нужно действовать уже сейчас. Возможно, предложим упростить получение прокатных удостоверений или исключить из этих правил показ иностранных фильмов. Вариантов здесь можно предложить много. Главное, их проанализировать. Нужно смотреть, чтобы, согласно той метафоре, «ребенок в купели остался». Нужно общаться с Министерством культуры, каким-то образом доказывать это министру культуры, а он будет транслировать это в правительство. Второй путь — Общественная палата, где недавно прошли слушания по этому поводу. Доносить эту информацию через Законодательное собрание, через депутатов, по всем фронтам. Нужно решить эту проблему, исходя из реальных, а не надуманных аргументов. Ситуация, думаю, будет разруливаться, но как это у нас бывает, не быстро и через отрицательный опыт.