«Контролёр-учитель — не та роль»: федеральный эксперт — про «постановление о холодильниках»

Нашумевшее «постановление о холодильниках» отправлено на доработку. Документ, выпущенный в середине августа пермской краевой комиссией по делам несовершеннолетних и защите их прав, стал причиной бурного возмущения общественности. Родителям не понравилась интонация постановления и вероломное вторжение в частную жизнь семьи, которое они усмотрели в директивах документа. Люди писали посты в социальных сетях и жалобы прикамскому уполномоченному по правам ребёнка. Реакция была в основном остро негативной. В конце-концов губернатор Пермского края Максим Решетников сообщил, что постановление будет пересмотрено.

Почему документ стал причиной волны возмущения? Что с ним не так? Об этом 59.ru поговорил с экспертом Сергеем Борзовым — программным директором Таганского детского фонда (Москва), руководителем лаборатории стандартизации социальных услуг института социальных услуг «Вектор» (Пермь), врачом-психотерапевтом. В комментарии под постом руководителя общественной организации «Территория семьи» Анны Зуевой — а именно с него началась дискуссия — он написал: «Это, конечно, результат спешки и непродуманность. Для Пермского края иметь такой документ как-то неловко».

В разговоре с журналистом 59.ru Борзов объяснил: неловко — потому что Пермский край известен как один из передовых регионов в решении вопросов профилактики семейного неблагополучия.

«Намерение было совершенно правильное и искреннее, а исполнение получилось не очень хорошим», — объяснил собеседник. Постановление № 15 он назвал «неудачным экспериментом», однако подчеркнул: не ошибается только тот, кто ничего не делает.

— Вы говорите о «правильном намерении». Что имеется в виду? Раннее выявление скрытой группы риска?

— Раннее выявление — это инструмент, а намерение, для которого он нужен, — сделать так, чтобы семьи уже на ранней стадии кризисной ситуации получили доступ к профессиональной помощи и смогли преодолеть трудности.

— Что пошло не так в реализации намерения?

— Есть такая поговорка: «В старых мехах новое вино не ставят». Вот в этой ситуации они (авторы постановления. — Прим. ред.) попробовали это сделать. Поэтому получился такой эффект. Неэффективность предложенных подходов стала понятна достаточно быстро, и, как я понял, постановление было направлено на доработку. Проявленная гибкость делает им честь. Не во всех регионах на это способны, иногда начинается продавливание с применением административных ресурсов. По-человечески ситуация тоже понятна: есть конкретные люди, которые за это отвечают, случилась трагическая ситуация (речь о январском нападении в одной из пермских школ и гибели школьницы от истощения в июле. — Прим. ред.). Необходимо что-то делать. В спешке выработали неправильную стратегию. Слава богу, вовремя увидели [что сделали что-то не то] и сейчас поправят. И ошибки понятны: в отечественной методологии организации профилактики в социальной сфере еще очень много неразработанных тем, часто действовать приходится интуитивно, а в стрессе интуиция подводит. Поэтому нужна хорошая современная научная база.

— Можете на конкретных примерах объяснить, почему стратегия неправильная? Родители формулируют своё возмущение довольно эмоционально. Они ощущают, что постановление изначально ставит их в позицию виноватого, им не нравится интонация, с которой с ними начинают выстраивать взаимодействие. А более конкретно? «Старые меха» — это что?

— Первичная профилактика начинается с формирования культуры. Что делают врачи? Они рассказывают о том, что такое холестерин, что такое первые признаки риска развития инфаркта и почему нужно обращаться к врачу как можно раньше. И тогда человек к ним приходит сам, и никто его на реанимационный на стол не выкладывает — с ним разговаривают про его образ жизни и возможные последствия. В итоге он сам принимает решение что-то изменить в своей жизни. Именно так работает профилактика: информирование, формирование культуры и мотивации на своевременное самостоятельное обращение.

В Москве сейчас реализуется проект по формированию [нового] имиджа социальных учреждений. Людям объясняют, что социальное учреждение — это не какое-то «богоугодное заведение», а центр, в котором любой человек может найти нужные для него ресурсы и поддержку. Это не убежище для сирых и обездоленных, куда нужно идти «только перед кладбищем», а центр, где есть психологи, с которыми можно поговорить, куда можно прийти за качественными, в том числе платными услугами — например, ребёнка оставить, пока ходишь по неотложным делам.

Цель [московского проекта] — формирование доверия. Это одна из самых больших проблем сегодня: люди боятся обращаться в социальные службы из-за мифов. Например, о том, что за коммунальные долги теперь будут отбирать детей. Получается замкнутый круг. Мать на ранней стадии [кризиса] боится, что отберут детей. Сидит дома. Кризис развивается, семья постепенно разрушается. В конце-концов приходит опека и что-то предпринимает. А окружающие говорят: «Ну правильно! Помните, мы три года назад говорили, что не надо к ним обращаться, потому что они только это и делают…»

В ситуации, когда доступ к профессиональным ресурсам открывается только на поздней стадии кризиса, уже сложно что-то делать. Мне кажется, что намерение [авторов постановления № 15] было такое — увидеть, кто на ранней стадии [кризиса], организовать поддержку. Но выполнено всё такими способами… Я уже говорил, что первичная профилактика — это в первую очередь формирование мотивации на самостоятельное обращение. А здесь: цель новая, а инструменты остались старыми — объектными, директивными: «Мы сами к ним придём и сами все сделаем». Привычка принимать ответственности на себя сработала. Государевы люди [находятся] в системе, а наша государственная система — такая, патерналистская, за всё отвечает.

Я совершенно искренне писал, что это — неловкая ситуация. Бывает, что и у профессионалов случаются неудачи. Это называется «жизненный опыт»: просто с разгону въехали, и так получилось. Но, с моей точки зрения, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Очень хорошо сидеть в интернете и писать про этих людей, что они — западные агенты, которые за зарплату только и думают, как бы им семью развалить (такие комментарии также появились под упомянутым постом Анны Зуевой. — Прим. ред.). По-человечески это не очень приятно. В следующий раз они возьмут и скажут — да мне зачем всё это надо? И будут все делать формально, строго по устаревшей инструкции. Опасность в том, что людям можно так руки отбить, что они потом вообще ничего делать не будут.

— Если представить, что документ всё-таки пошёл дальше в том виде, в котором он был разработан изначально. В чём основной риск? В том, что ответственность была бы фактически полностью переложена на школы? В том, что была бы дискредитирована сама концепция раннего выявления и не было бы желания работать с ней так, как, по идее, надо?

— Я не думаю, что сейчас на школы можно что-то переложить. На этом возу уже столько лежит, что если ещё что-то ещё положить — всё равно падает. В этом смысле здесь особого риска не было, педагоги давно умеют формально исполнять ненужные и непродуманные решения.

А вот вторая часть — совершенно точно да. Потому что главным эффектом такого способа работы была бы потеря доверия. И у специалистов, которые бы почувствовали, что с ними обращаются как-то не очень по-человечески и пытаются на них навесить то, что они не должны делать. И, самое главное, у людей.

Ситуация показала, что в Пермском крае семьи уже чувствуют себя равноправным субъектом в отношениях с властью. Просто так в семью не войдёшь. И теперь есть понимание, что с ними нужно выстраивать равноправные отношения, без этого дальше работать уже не получится. Но это — ещё только прорастающее понимание, которое [в постановлении] не очень корректно реализовали. Просто потому, что такого не делали раньше.

Знаете, в некоторых муниципалитетах ввели красивый термин «раннее выявление социально опасного положения». И что? Да просто рейды стали чаще делать! И отчитываться, что мы всё делаем хорошо. А в Перми попытались выйти за рамки сложившейся системы выявления хронического семейного кризиса и совершенно точно попытались войти в семью на ранней стадии [кризиса], только сделали это с первого раза не очень хорошо. Ну, это опыт. Зато теперь прививка есть от того, чтобы больше так не делать.

— Ещё одна из позиций, которая также высказывалась в соцсетях: бурное обсуждение постановления показало, что родители, с одной стороны, готовы доверить педагогу самое дорогое — своих детей. А с другой стороны, не готовы пустить его к себе в дом — как же, мол, так? После этого многие отвечали: да мы, в принципе, готовы, но только в другом контексте.

— Ну конечно. Если бы ко мне пришёл педагог: «А давайте я посмотрю, как вы живете, чтобы вас оценить», — [я бы так же среагировал]. Эта стратегия — попытка по привычным механизмам сделать [что-то новое]. Но контролёр-учитель — не та роль, которая нужна.

— Вы упоминали, что ведёте работу по продвижению концепции раннего выявления кризисных ситуаций с организациями Перми, Москвы, Томска. Какого рода эта работа?

— Логика всегда одна. И, мне кажется, это что-то вроде скрижали профилактики в социальной сфере, которую нельзя менять.

Сначала меняются специалисты. Их обучают тому, что такое поддержка семьи. Потому что правительство сказало, что нужно заниматься профилактикой, но забыло сказать, что при этом меняется цель работы: из решения проблем семьи — на восстановление способности семьи самостоятельно справляться с кризисом. А это — совершенно другие инструменты, другие подходы и другие профессиональные компетенции. Пермь была в числе первых регионов России, где этому начали обучать специалистов.

Второй уровень — включение населения, информирование о том, что социальные службы детей не только отбирают, но — чаще всего — спасают, помогают родителям научиться справляться с трудными ситуациями. Третий уровень — методические, супервизорское сопровождение специалистов. И с этой логики уходить нельзя. Сначала — специалисты, потом — переход на другую целевую группу и сопровождение, а в рамках сопровождения — решение проблем, которые возникают.

— Когда вы говорите о специалистах, то кого имеете в виду? Сотрудников социальных служб? Школьных педагогов?

— Всех, кто участвует в процессе. Они должны понимать, что цель профилактики — не наказание. Здесь, как в онкологии: чем раньше выявишь, тем проще помочь. Между школами, социальными работниками, общественными организациями должны сформироваться горизонтальные связи. Когда такой социальный кластер будет выстроен, появится взаимодействие между всеми участниками и возникнут эффекты, ради которых всё это делается.

— Что касается второго этапа, то здесь речь идёт о серьёзном изменении самого образа системы. Нужно объяснять, снимать страхи, развенчивать мифы. Это какая-то колоссальная, неподъёмная работа.

— Ну издалека так всегда кажется. А когда ближе подходишь… Отчасти то, что вы говорите, — это идеология работы с кризисом: нужно всё решить сразу и быстро. Чиновники так и поступили. Увидели «гору». Нужно сделать быстро. А как быстро? Как хирург: пришёл, увидел, вскрыл, отрезал, зашил, ушёл. И попали в ловушку.

В профилактике другой подход. На первом шаге это сделаем, на втором — это, на третьем — это. К пятнадцатому шагу придём куда хотели. Здесь нет задачи сделать быстро, а есть задача запустить эффективный процесс. И когда нет потребности к понедельнику отчитаться, что вся масса оприходована и поставлена на учёт, то ощущение объёма превращается в удовольствие от работы: буду ходить и делать потихоньку, вода камень точит.

Мне кажется, что нужны регулярные визиты в школы и поликлиники, где бы людям рассказывали о том, чем занимается социальная служба. Приходит специалист, его видят живьём, понимают, что соцработники — это не какие-то страшные тётки, а нормальные, живые люди, у которых — вот такая задача. Так, года за полтора сформируется какое-то доверие. И те, кому помощь реально нужна, — их не нужно долго уговаривать, они придут. Один попробовал — рассказал. Второй рассказал. Дальше срабатывают законы мультипликации. И всё, в общем. На самом деле не так страшно.

Что в Томске сделали? Взяли специалиста, который чуть больше полугода ездил по библиотекам, поликлиникам и так далее, проводил семинары и рассказывал, что такое раннее выявление и работа со случаем. Так они сформировали новое понимание, новое профессиональное пространство. Методично. Не требуя немедленного результата и отчёта — а покажите, что у вас 80% [людей] изменили свою точку зрения! Нет. Знаете, это как вирус. Вирусную программу запустили и забыли, пусть она работает.

— Вы также упоминали, что направили свои предложения по изменению постановления в Пермский край. В чём суть предложений? Что, по-вашему, сейчас нужно сделать нашим чиновникам?

— Направить предложения — это ведь тоже из старой модели: я сижу здесь, в Москве, и понимаю, как вам в Перми Родину любить. Никто, кроме ваших специалистов, этого не поймёт. Потому что есть своя специфика и свои ресурсы, это везде очень индивидуально. Поэтому мы только сообщили о своей готовности сотрудничать и примерно описали свой опыт. А подойдёт — не подойдёт... Я просто доверяю тем профессионалам, которые есть в Перми. Думаю, они смогут выработать новый подход.

— Вы сейчас говорите о наших общественных организациях?

— Я говорю и об общественных организациях, и о Министерстве социальной защиты, и о Министерстве образования. Не так давно на конференции «Вектора» обсуждали с коллегами вопросы эффективности профилактики для замещающих семей. Есть полная уверенность, что они слышат, готовы сотрудничать. Мы с [заместителем председателя правительства Пермского края по вопросам социальной политики и здравоохранения Татьяной] Абдуллиной обсуждали перспективы сотрудничества. Видно, как заинтересованно Татьяна Юрьевна реагирует на инновационные предложения, насколько открыта и готова к сотрудничеству. Поэтому мне кажется, что это постановление — просто не самое удачное начало очень хорошей истории.

— То есть вы рассчитываете, что разум победит?

— Ну наша модель оказания помощи семье — это как раз не очень когнитивная штука. Она, скорей, правополушарная, эмоциональная. Нельзя эту систему выстраивать строго по логике. Семье в кризисе очень нужна эмоциональная поддержка. Тогда всем будет проще и легче: родителям, детям, специалистам.