Дружба с Уткиным, бизнес, 96 храмов и «либеральная помойка». Большое интервью с Андреем Литовкой

В конце июля в «Фейсбуке» разгорелся скандал — находящийся тогда в отпуске секретарь Пермской епархии Андрей Литовка написал пост про Алексея Навального, а позже, как посчитало большинство его подписчиков, разошелся в комментариях. Кому-то он написал о том, что отправил его фамилию «на проспект Вернадского», кому-то пожелал гореть в аду, кого-то охарактеризовал «пермячком» и «либеральной помойкой в мозгах». После за то, как Литовка общается с подписчиками, извинился митрополит. Но мнение самого отца Андрея, судя по всему, осталось прежним. Мы встретились с ним в Петропавловском соборе, в который Литовку перевели после скандала, и поговорили о том, почему он считает такую интонацию общения нормальной, как связан с политическими силами, а также о его бизнесе и семье.

— Совсем недавно вас назначили настоятелем самого старинного храма Перми — Петропавловского собора. Какие теперь задачи перед вами?

— Да, это начало 18-го века, первый храм города. Безусловно, такое историческое место. Тем более сейчас там развивают культурный кластер на заводе Шпагина (собор находится рядом с заводом Шпагина. — Прим. ред.). Храм Петра и Павла будет адаптирован в эту систему. Работы, конечно, много. Последний раз этот храм видел ремонт в начале 1990-х. И то чуть-чуть. Это уже все не соответствует. В советское время храм Петра и Павла вообще был спортзалом завода Шпагина.

Пока проект отсутствует. Моя задача — заняться проектированием в кратчайшие сроки. Нужна будет государственная экспертиза. Все будет непросто. Мы проходим экспертизу по кафедральному Преображенскому собору. Если бог даст, за год пройдем госэкспертизу. Хотелось бы успеть к 300-летию Перми, чтобы собор вписывался в культурное пространство завода Шпагина. Заборов не будет, будет единое пространство между храмом и заводом.

Проект и реконструкция — это интересно. До этого я был настоятелем Вознесенского храма на Борчанинова. Тоже была реставрация. Сейчас там осталось только стразики расклеить. Иконостас заменили. Храм красивый. Иконы все написаны новые. Вышивка новая. Доделки все на мне, я не оставляю дело незавершенным. Художники, которые расписывали храм Вознесения, на днях уезжают обратно в Липецк. Все недоделки я не оставляю новому настоятелю.

— Ваше назначение связано с последними событиями?

— Скажу так: я бы все равно занимался этим собором. Этим я занимаюсь по благословению владыки Мефодия уже десятый год. И Белой горой, и Вознесенским храмом, и Троицким собором. А также многими храмами в Коми округе. Я все равно бы и дальше занимался, но вот так было угодно Богу и владыке, и я сразу двумя руками согласился.

Мне стало комфортно, ведь я внутри этого дела, этого замечательного храма. Ну, может быть, отчасти как-то и связано. Это публичные вещи, но ни в коем случае не в уравнение преступлению и наказанию.

— После вашего поста про Алексея Навального многие спрашивают: может ли священник высказываться об оппозиции, политиках, власти?

— Священнослужитель обременен саном, да, но я и высказался, находясь в отпуске. У каждого человека своя позиция. Священнослужитель — гражданин своей страны. У него есть семья. Он же как священнослужитель не отделен от государства. Поэтому я считаю, что может высказываться и проявлять каким-то образом свою гражданскую позицию.

Не могу же я сказать, что я поддерживаю этих господ. Знаете, иногда бывает, говорят: как он может, он же священник? Мы тоже люди и можем говорить. Для многих людей примеры из Евангелия — иносказательный язык, современным людям совершенно непонятный. Для них нужен простой язык, чтобы понимали. Священник может так умно говорить, приводя цитаты святых отцов, что современный человек их не всегда понимает. С людьми надо говорить на одном языке. Тогда будет понятнее. Иногда евангельские вещи переложишь на современный язык, смотрю — улыбка появляется. Начинают понимать. (Смеется.)

— Говорить на одном языке... Я понимаю, что сейчас ваши цитаты вынула из контекста, но вот, например, вы писали, в соцсетях: «Сразу видно пермский сегмент. Пейте витамин D». Так можно?

— Вы прекрасно знаете, что Пермь — особенное место. Здесь людям трудно донести мысль. Трудно ловят мысль. Сегмент-то, понятно... Пермь есть Пермь. Этого не отнимешь. Это история. Раньше, когда плыли пароходы по Каме в царские еще времена, тоже подшучивали и вывешивали плакаты «Пермь, проснись». Это исторически сложилось. (Смеется.) Исторически сложилось, что край такой, знаете, ну не Центральная Россия. (Вздыхает.) Тут сильный рабочий класс. Много таких людей, которые негативно относятся к церкви. Посещаемость церквей на Урале, в частности в миллионном городе Перми, и в Черноземье (Центрально-Черноземный экономический район России. — Прим. ред.) — это небо и земля! Допустим, мы служили в Воронеже, ну в Черноземье, тоже ведь миллионный город, а здесь я вижу пустые храмы. Религиозность на очень-очень низком уровне. Это связано с какой-то традицией, воспитанием, семьей. Вот об этом я и говорил.

Здесь удивительно воспринимают как обиду вещи, которые говоришь не всем, а некоторым. Там я высказался по поводу одной дамы.

— «Горите в аду, милочка»?

— Да, она же сама мне написала: мне комфортно в аду. А я и сказал: тогда пожалуйста. Но почему все пермские люди эти слова восприняли в свой адрес? Либо они все разделяют позицию этого человека, имя которого, как я написал, глава государства не произносит вслух. Вот вы разделяете позицию? Вы же знаете, о ком мы говорим. С кого все началось.

— Алексей Навальный.

— Да. Либо вы все сторонники этого человека, если воспринимаете критику сразу в свой адрес, либо вы тогда определитесь. Я много стерпел оскорблений. Оскорбления в мой адрес были совершенно... Вплоть до угрозы физической расправы надо мной и членами моей семьи. Начинали ругать Путина и власть, я написал: ругайте лучше меня, но власть — не надо. Был такой пост. Но ругали. В общем, в Перми много людей, которые сидят в соцсетях. В Перми почему их так много? Потому что погода такая. Все сидят в компьютере. Куда ты пойдешь? На Каме холодно. Еще где-то холодно. (Смеется.) Вот и сидят в соцсетях.

Вот у меня друзья в Алма-Ате и Воронеже, их активность на порядок ниже, чем активность пермяков в Сети. И это тоже пермский сегмент.

— Вы еще писали: «Отправил информацию на проспект Вернадского», вы хотели намекнуть о связях?

— Связь — она всегда есть. Дело в том, что ребята боятся чего? Силы какой-то. В том контексте был задор. Это шутка. Никуда я ничего не отправлял. (Смеется.) Ну да, шутка, но, как говорится, сказка — ложь, да в ней намек. Ребята, выходите, мы вас увидим, кто вы есть на самом деле. Вот вы не боитесь, что такие люди завтра начнут призывать гулять по Перми, кидать чем-нибудь. Их нужно тоже, знаете, как прыщ, прижигать. А прижигать можно только словом, мышлением либо намеком. А связь, она у всех есть. Дружба есть. В том числе связь и на проспекте Вернадского. У меня есть давние-давние друзья, которые верой и правдой служат нашей стране.

— И все-таки вы удалили свой первый пост и удалили все из «Инстаграма».

— Я ничего не удалял. Я ничем этим не занимался. Меня заблокировал «Фейсбук», посчитав какие-то выражения экстремистскими, но не мои. Там были угрозы, поэтому «Фейсбук» сам заблокировал, прислав уведомление. А страница во «ВКонтакте» просто рухнула и все. И «Инстаграм» рухнул. Я просто больше не смог зайти в свой аккаунт, пришлось заводить новый. Вот «Фейсбук» я сразу восстановил.

— Как отреагировал митрополит Мефодий на историю в соцсетях?

— Владыка не читал, что было, саму перепалку, сам разговор. Но читал штампы (скриншоты. — Прим. ред.), которые сделали ваши коллеги. Их было много. Я удивился и владыке сказал: ни одна газета не написала, что на священника, который выступил против, ополчилась вся либеральная пресса. Вот кто-то написал? А почему? Я не пойму.

Я уже говорил, что в Перми осталась единственная патриотическая газета «Шесть соток». Это очень хорошая газета для дачников. Там печатают хорошие материалы. Все пишут в одном духе. А ведь тема о людях, которые призывают к беспорядкам, острая.

Все пермские журналисты... Вы на стороне беспорядков? А почему вы не выступили в защиту священника, который был против беспорядков? Я образно говорю. Но почему пермская пресса выступила на стороне людей, призывающих к революции? Я этого не понимаю. Я не понимаю вашей позиции. В этом и есть сегмент, тот, о котором мы говорили.

Я по первому образованию инженер, химик-технолог. К сожалению, мне сложно писать образно, у меня техническое образование, я предпочитаю в краткой форме доносить свои мысли. Их можно облечь в очень мягкие и красивые формы, но у меня другой склад ума. Говорить я могу лучше, чем писать.

— Дальше реакция пошла шире. Вас поддержал Всеволод Чаплин, но осудил Андрей Кураев.

— Совершенный бред сказал Андрей Кураев. Я его знаю очень давно. Он такой стал: и нашим, и вашим. Где-то выкопал древние письмена про роддом «Аистенок». Все это совершенная неправда. Написал фейк-сочинение, облек его моими фотографиями и выставил. Это не его уровень совершенно. Это просто фантазии Веснухина (советский фильм «Фантазии Веснухина». — Прим. ред.). Абсолютный фантазер. Не знает историю, не знает смысла. Там кто-то написал злобную статью. Я уже объяснял всю эту историю со зданием роддома. Бог ему судья.

Кураев приезжал читать лекции в Воронеж и Алма-Ату. Получал щедрый гонорар от нас, от отца Андрея, меня, имеется в виду. А сейчас он решил заняться мультипликацией.

О храме на Борчанинова: «Как в сарае было. Грязь, ужасно»

— В Перми вы начинали настоятелем архиерейского подворья храма Вознесения Господня на улице Борчанинова...

— Угу. Девять лет.

— Как получилось, что вы сразу попали в центральный городской храм? Вы приехали из Казахстана… Почему выбрали Пермь?

— Мы не выбирали. Выбирал святейший патриарх Кирилл этот город. (Смеется.) А я — поскольку на протяжении уже 25 лет помощник нашего владыки, митрополита [Пермского и Кунгурского Мефодия]... Я и в Воронеже был [его] помощником (с 2003 по 2009 год митрополит был архиереем Воронежской епархии. — Прим. ред.), потом в Казахстане, секретарём Астанайской и Алма-Атинской епархии... Естественно, мы собрали чемоданы, я и моя семья, и приехали в Пермь за владыкой.

В храм на Борчанинова приехали и первые службы совершали там, поскольку собор был в ужасном состоянии. Даже зайти нельзя было. Как в сарае было. Грязь, ужасно. Пока приводили в порядок, первые, даже пасхальные богослужения владыка совершал в Феодосиевской церкви (одно из народных названий архиерейского подворья храма Вознесения. — Прим. ред.). Ну и меня потом поставили настоятелем, поскольку настоятеля там [на тот момент] не было.

— То есть вас сразу туда поставили? Это волеизъявление владыки?

— Да, владыки, и там я провёл девять лет. Я полностью милостью божьей провёл реконструкцию этого храма. Сейчас он выглядит совершенно по-другому.

О бизнесе: «Мне не с кем было работать»

— В вашей биографии есть также бизнес. ООО «Пермская верфь», ООО «Интехстрой», где вы были учредителем. Разве Церковь не порицает занятие предпринимательской деятельностью?

— Да нет! Дело в том, что… Какая это предпринимательская деятельность... Учредительство — это же не предпринимательская деятельность. Когда мы вернулись в Россию из Казахстана, мои друзья, которые до сих пор имеют крупный бизнес, сказали: «Отец Андрей, там надо подходить комплексно». Я приехал, действительно понял, что, как в Казахстане, здесь невозможно. В Казахстане огромный кредит доверия у бизнеса к духовенству. Там приносят тебе наличные — ты делаешь. А если кончаются, ещё приносят. Там проблем таких, как здесь, чтобы люди не жертвовали на Церковь, нет.

— А здесь как?

— Здесь очень сложно. Поэтому моя задача была в буквально разрушенном городе, где не было даже крестов нигде, даже в галерее креста не было, как-то начать реставрацию храмов. Храмы были в ужасном состоянии, сам собор (вероятно, имеется в виду кафедральный собор. — Прим. ред.) был в ужасном состоянии, расколотый пополам. Ну это кто видел, тот видел. Феодосиевская церковь ужасное представляла из себя… Жуткие ремонты 90-х годов.

Для того чтобы начать, нужна была лицензия на реставрацию памятников архитектуры (вероятно, речь о лицензии на сохранение объектов культурного наследия. — Прим. ред.). Мы её приобрели. Единственное — людей, которые были рядом со мной в то время... Как бы доверял, но... Всё-таки должен был на себя заключить основную.... То есть быть учредителем компаний, чтобы, ну, ответственность была. Прошло время, это оправдало себя, конечно.

Через пару лет я всё это оставил, когда сформировалась команда, сформировались люди, которым я всецело доверял. Появились люди, с которыми постоянно работаем, которые не уйдут, не передумают. Уже не было смысла быть учредителем и вести какой-то бизнес. Ничего, честно говоря, не заработал, кроме проблем. (Смеется.) Потом всё это реорганизовалось...

В результате я доложил владыке, что мы построили 96 храмов, церковных объектов за 9 лет. В Пермском крае. Это, если посчитать, получается 1 храм в месяц. Достижение. Святейший патриарх Кирилл сказал, что 3 храма в день строится Русской православной церковью. Он правильно сказал. Многих это ошарашило — как это, 3 храма в день?! А у нас в Пермском крае — 1 храм в месяц, я вам скажу, вторя святейшему патриарху, 96 — это не предел. У нас есть ещё возможности. Для того чтобы это сделать, нужно было и создать систему бюджетирования, систему заявок по возмещению затрат из бюджета по охране памятников архитектуры.

Понимаете, власть забирала же не такие храмы, какие отдаёт. Поэтому такие флагманские губернаторы, как Собянин Сергей Семёнович, говорят, что обязательно надо восстанавливать храмы, потому что мы их не такие забирали, не в таком виде. А так — хорошо, попользовались, был спортзал, а теперь церковь восстанавливайте, верующие. Мы попользовались, разрушили, разбили... А где же ответственность власти? Вот поэтому ответственность пришлось применить.

Ну такой вот... Я считаю, что... Я доложил владыке... Такой очень хороший успех в этом плане. Ну с божьей помощью, конечно. С божьей помощью.

— То есть те компании, которые я назвала, были созданы именно для строительства храмов?

— Ну да.

— Вы упоминали 96 храмов — они ими занимались?

— Да нет... Это уже давно... Все эти компании на начальном этапе зарегистрированы, может быть, и мной, потому что мне не с кем было работать. Потом, когда появились люди, я всё это отдал. Мы работали и с подрядчиками, и субподрядчиками, уже это не имело смысла, такой контроль, чтобы до таких мелочей, вплоть до учредителя фирмы.

— Но объекты можете назвать?

— И Преображенский собор мы делали, и храм Рождества Богородицы, и Белогорский монастырь. Масса. Очень много чего. Уж и не помню, когда это было, потому что этих компаний лет семь уже нет (официально «Пермская верфь» ликвидирована в 2016 году, «Интехстрой» — в 2019 году. — Прим. ред.).

Была ещё компания «Иордан» (ныне ООО «Елизаветинская больница». — Прим. ред.). Создана, когда мы договорились о передаче здания так называемого родильного отделения «Аистёнок» на Екатерининской, 224, когда мы его рассмотрели (вероятно, рассмотрели как здание, потенциально подлежащее возврату РПЦ. — Прим. ред.). Почему рассмотрели? Это здание находится на территории Пермского женского монастыря. Построено в советское время. И фундамент разрушенного Успенского собора находится прямо под этим зданием. И для того, чтобы пройти процедуру... Купить его у нас нет средств, там порядка 300 миллионов [надо]. И мы решили попросить у города взять в аренду. Для этого создали ООО «Иордан», один из наших сотрудников был учредителем (речь об Азимжоне Назарове — сотруднике епархиальной канцелярии. — Прим. ред.). И договорились, подписали соглашение с администрацией города, гордумой о передаче... О взаимодействии в этом плане. Долго мы там бодались с управлением имущества, но всё-таки как-то... Мы успешно обошли все, так скажем... препоны, которые позволили бы не дать нам это здание. Препоны чисто технические, которые можно обходить, если есть варианты. Мы получили это здание в аренду.

На половинке первого этажа была клиника «Надежда». Второе крыло этажа — там офтальмология была. Такая, разрушенная тоже вся. Мы сделали Елизаветинскую больницу. В честь Елизаветы Фёдоровны, которая два раза посещала [Успенский женский] монастырь. Поставили памятник. Сейчас возле входа стоит прекрасный памятник Елизавете Фёдоровне, он поставлен при содействии Пермского землячества и Игоря Шубина, в частности, он очень радел об этом памятнике. В больнице священник каждый день принимает людей, которые хотят обратиться с духовными вопросами. Мы сделали прекрасный травмпункт с новейшим оборудованием. Зал, который в обычное время используется как зал ЛФК, а в праздничные дни трансформируется в Елизаветинский зал, где можно провести какой-то вечер, конференцию или поговорить о чём-то о таком.

К нам было множество вопросов по поводу [Елизаветинской больницы]. Недоброжелателей было много. Писали в УФАС, оно дело возбуждало против нас. Не было никаких нарушений, поэтому всё это позакрывалось.

Второй и третий этаж были отчасти отреставрированы, четвёртый этаж был полностью нереставрированный. Было потрачено около 50 бюджетных миллионов городом, но не доведено до конца. 30–40% средств не были вложены в реконструкцию. То есть мы получили объект, в принципе, ну неготовый.

К нам попросился в аренду тогда центр профпатологии. Он находится недалеко, и у него закрылось отделение на Куфонина. Епархия вложила свои епархиальные средства — причём мы их даже не вернули! — доделала второй этаж и сдала в аренду центру.

Четвёртый этаж так и стоял, поскольку средств не хватало. Но у нас есть здание на улице Газеты «Звезда», 2. Это бывшая царская концестория. Вот мы сидим в епархиальном управлении, а настоящее, царское епархиальное управление находилось на Газеты «Звезда», 2. Там располагался физкультурный диспансер. Ну вот, голова всегда рукам покоя не даёт... Чтобы получить концесторию, физкультурный диспансер нужно было куда-то убрать. И мы вышли с предложением перенести его с Газеты «Звезда» на Екатерининскую, 224. Обратились к губернатору Виктору Басаргину. Он понял нас. Обратились к компании «ЛУКОЙЛ». И за два года, потратив 50 миллионов рублей, мы отремонтировали четвёртый и часть третьего этажа под физкультурный диспансер. Там три системы вентиляции, комнаты эвакуации для инвалидов при пожаре. Инновационно, красиво сделано. Они быстренько собрались и с 500 метров переехали на 1400 метров (в 2019 году ГБУЗ «Врачебно-физкультурный диспансер» заплатило ООО «Елизаветинская больница» за аренду около 467 тысяч рублей. — Прим. ред.).

Сейчас это в таком виде работает. Здание заполнено. Я не знаю, сколько там арендаторов. Нам тоже хотелось бы Елизаветинскую больницу развивать, но поскольку были времена, когда нам было тяжело, а им — надо, мы пользовались услугами аренды, чтобы как-то вытянуть здание. Хочется сделать, безусловно, красивый фасад, чтобы люди приезжали. Если сделать хорошее место, хорошую церковную больницу, её можно каким угодно гостям показывать. Тем более что она находится на территории Пермского Успенского женского монастыря.

То есть вот такая история. Бизнес там… Пф. Если бизнес был бы…

О Европе: особая связь с Чехией

— Есть информация о том, что с 2007 по 2017 год вы были владельцем, а затем совладельцем чешской компании «Литус», на которую записана квартира в Карловых Варах. Можете пояснить? На какие деньги компания и квартира? Зачем нужны?

— Пф. Понятия не имею. Может, потому что фамилии схожи. (Смеётся.) Вот. Нет, нет.

— Никакого отношения не имеете?

— Никакого отношения не имею! Может, потому что «Литус» — Литовка? Это уже тут знаете… Фэнтези!

— Это всё фейковая информация?

— Да.

— Немного расскажите о семье. У вас дочка?

— Дочь, 19 лет, Александра. И сын, 13 лет, Андрей.

— Они в Перми? Говорят, дочь уехала учиться в Чехию.

— Да, дочь учится в Чехии. [Направление] «международный бизнес». У неё сетевой университет. И она в следующем году как отличница едет учиться во Францию, в Париж. Тоже по направлению «международный бизнес».

— Дочь на платном или на бюджетном обучении за границей?

— Ну такое… Платное и в то же время бюджетное. Вот сейчас они едут в Париж, и университет Метрополитен Прага заплатил стипендию — 4 тысячи евро за год. Стипендия у нас вряд ли такая есть у кого-то. Это полностью позволило оплатить общежитие в Париже, ещё и осталось. Так что… Там достаточно такой, социально ориентированный...

— Почему за границей, не в России?

— Не знаю, она так захотела, потому что владеет совершенно английским языком, она учится на английском языке, с детства мама приучила учить язык, поэтому ей было интересно учиться английскому. Ей нравится. Она говорит: «Вот, я хочу приехать в Москву». Я говорю: «Пока побудь там, в Москву в любой момент вернёшься». Хотелось, чтобы она не просто так учила язык. Понимаете, когда ты лекции слушаешь, когда ты общаешься на другом языке, это развивает.

— А сын?

— Он учится в православной гимназии, помогает в храме, занимается спортивными танцами профессионально. Пьедесталы берёт. Но спорт — это больше увлечение. Пока он не определился со своей специальностью.

— Почему в своё время вы выбрали служение, хотя у вас химико-технологическое образование?

— Ну я уже будучи студентом прислуживал в храме, на валаамском подворье, это недалеко от Менделеевского университета. Так вот сложилось. Потом стал священником мой старший брат Константин, он на 8 лет меня старше. И я, когда окончил университет, защитил на пятёрку диплом, сказал, что поеду учиться в семинарию к брату, в Воронеж. Что сильно удивило всю кафедру нашу, потому что на этой кафедре был мой отец, мой брат, семейная династия, и завкафедрой — тогда был ныне покойный профессор Валерий Фёдорович Швец — позвонил отцу и сказал: «Чё он там задумал?» Я в их среде вырос, в профессорской среде, они все были у нас дома, в семье, целая плеяда профессоров. И мне было непросто учиться, потому что, когда всем давали одну задачу, мне — 30. Когда я говорил: «А почему мне 30?» — потому что у тебя фамилия такая. Известная фамилия в вузе Менделеевском до сих пор.

Ещё до поступления в семинарию я уже был иподиаконом митрополита. Потом в семинарию поступил, отучился, потом женился, потом стал иподиаконом, потом священником был, потом уехал в Казахстан на родину.

О депутатах и чиновниках: «Били челом губернатору»

— Смотрю на ваши соцсети. Привлекло внимание то, что у вас там часто фотографии с [председателем пермской гордумы] Юрием Уткиным. Какие отношения связывают?

— Ну дружба, дружба, дружба.

— Давняя дружба?

— Да. Давняя. 10 лет дружба.

— Сразу как приехали в Пермь?

— Да, он тогда был вице-премьером… Ну знаете, как люди открываются друг другу, да? Понимают друг друга, да? И это приятно. Друг, да, друг, мы дружим.

— А [депутат Законодательного собрания] Сергей Клепцин, [бывший министр экономического развития] Леонид Морозов? Они тоже есть на фотографиях.

— Сергей Витальевич — хороший человек, у нас с ним приятельские отношения, я сказал бы. Он депутат Заксобрания, и многие вопросы с его помощью мы решали при губернаторе Басаргине Викторе Фёдоровиче. Нужно было дополнительно денег бюджетных на Белую гору. Ну мы с Сергеем Виталичем поговорили, били челом губернатору повысить (смеётся) бюджетное финансирование. Нам удалось повысить в два раза. А Леонид Морозов — тоже да, близкий, мой близкий друг. 10 лет мы дружим, Леонид Юрьевич.

— Между Пермской городской думой и маслихатом Астаны (теперь Нур-Султана) подписано соглашение. Вы тоже писали о нём в «Фейсбуке». А какое отношение вы имеете к этому соглашению?

— А-ха-ха. Я по предложению Юрия Аркадьевича [Уткина] как самый главный казах был включён в пермскую делегацию при поездке в город Нур-Султан для встречи с маслихатом Нур-Султана. И, ну, переговоров. Для общения. Выработки общей позиции. И вообще — такого интересного, интересного общения. Надеюсь, это скоро будет. Осенью, по-моему, поедем.

— Какова цель визита осенью?

— Встречи, контакты. Международные контакты. Встреча парламентариев. Ведь разные есть клубы парламентариев. Есть Межпарламентская ассамблея православия, она объединяет православных парламентариев всего мира. В основном, конечно, русских и греков, ну потому что они являются сторонами финансирования. Мне довелось, живя в Казахстане, принимать Парламентскую ассамблею, так что я в курсе этих дел, знаком с руководством, с греческой стороной, мы принимали их в Астане, была конференция, форум, приём митрополита. Интересный разговор, интересные мысли. В парламенте какие-то православные вещи, да? Как вот — демократия, народовластие. Есть народ. Меньшинство подчиняется большинству. А есть либеральная демократия. Что такое либеральная демократия? Это ещё защищать права меньшинства. А на что? На плюрализм. Чтобы не просто большинство сказало — вот, идите, вас меньшинство, мы будем править. Чтобы права меньшинства тоже соблюдались, чтобы их выслушивали, чтобы их мнение слушало большинство, да?

У нас прекрасные есть парламентские форумы, допустим, Либерально-демократической партии, Владимир Вольфович. Есть эсеры, «Справедливая Россия», которые социальную сферу ставят во главу угла. Масса!

— Это соглашение — зачем вообще нужно, для чего?

— Ну в рамках межгосударственного общения. Такие соглашения подписываются не на раз — просто Дума захотела. Это международный департамент краевой согласовывает эти контакты, потому что Казахстан — другое государство. Знаете, многие россияне или те, кто прожил в СССР, этого не понимают. Физиологически не понимают. Потому что ничего не изменилось ведь. А в республиках произошли колоссальные изменения. Другое государство, всё это согласовано… Ну у нас же много и между городами. Города-побратимы. Сотрудничество какое-то…

— А здесь?

— Здесь тоже. Мы будем вырабатывать какие-то элементы сотрудничества. Возможно, инвестиционные. Возможно, какие-то финансовые проекты. Не исключаю.

— В рамках этого соглашения тратятся бюджетные деньги? На командировки делегаций, например.

— Нет, пока ничего там не тратится. Я не знаю, может, в бюджет что-то заложено у них на билеты, на гостиницы. И принимающая сторона, может... Не в курсе.

О деньгах церкви: «Мы не сидим и не ждём, когда манна упадёт»

— Насколько финансовые траты Церкви прозрачны и подотчётны? Перед кем она отчитывается о том, куда тратятся деньги? Как вообще это всё устроено?

— Честно говоря, деньги небольшие. Если посмотреть на кафедральный собор, он убыточный, абсолютно. Видите, такой комплекс требует затрат по содержанию, по отоплению. Храм обычно не стандартное сооружение. Отопление туда-сюда уходит, и приходится более энергоёмко его топить. (Вздыхает.) Вот. Потому что он кафедральный собор, здесь хор — 25 человек. Выход хора сравним с дневным доходом храма.

Деньги — как обычная организация… Деньги… Бухгалтерия оприходует в кассу. Есть штатное расписание, те же самые выплаты, пенсионные, социальные. Всё то же самое, как в любой некоммерческой организации.

— А источник?

— Основной источник — это пожертвования. Имеется в виду — от покупок свечей, церковной утвари, книжек. Кстати, книжки совсем перестали покупать. Не читают книги.

— В Перми?

— Да вообще. А в Перми — тем более. (Смеется.)

Ну понимаете, мы же ещё очень... страдаем. Приступил по благословению владыки к реконструкции финансовых отношений Церкви. Потому что мы — компания, которая неплательщик НДС. На свечку мы 20% не добавляем. Но все сторонние услуги, которые получаем, — отопление, свет, заказали цветы, купили продукты — везде мы платим НДС. Мы его не возмещаем. Вот 100 тысяч мы платим за отопление, 20 тысяч из них — это НДС. Сколько нужно свечек, чтобы… Есть много вопросов, много минусов. Люди всё меньше… Не буду говорить про другие города, в Перми маловато обращаются к Богу. Больше дача, шашлык, физиологический образ жизни. Летом на пляже если идёт семья с крестиком — ну это Воронеж, Ростов. А идут без крестика — дай угадаю! — Челябинск, Екатеринбург, Пермь. Без вопросов. Сразу угадываю. (Смеётся.)

— Объясните. Если крупный жертвователь — условный «ЛУКОЙЛ» — переводит епархии некую сумму денег, то может ли рядовой прихожанин — вот я, например — узнать, куда и как были деньги потрачены? Это всё — насколько прозрачные процессы?

— Рядовой не может, наверное. Потому что мы отчитываемся, в разное время были разные формы отчёта... На сегодня средства, которые «ЛУКОЙЛ» выделяет, причём… Если я расскажу всю историю, это будет столько же времени… По новым правилам [губернатор Пермского края] Максим Геннадьевич [Решетников] так определил: все деньги сосредоточены на фонде «XXI век» (вероятно, имеется в виду фонд «Содействие — XXI век». — Прим. ред.). Это частный фонд, на который переводятся деньги, и мы отчитываемся о потраченных деньгах и отчитываемся перед тем, как получить, отчитываемся, куда мы хотим потратить. Они смотрят сметы. Если нужно, делают экспертизу смет. Иногда неграмотную. Вот у меня была история — экспертиза сметы белогорского иконостаса. Приходят, потратили деньги и с умным видом приносят: «Можно сделать дешевле, а они хотят сделать в два раза дороже». Смотрю. Они принесли резьбу машинкой. У нас резьба из кедра глубокая, а они принесли плоскую на машинке. Говорю: «Я как их соединю?» — «Да?» — «А вы деньги потратили на экспертизу, сколько?» — «150 тысяч». Выкинули! Понимаете, во многом нужно владеть ситуацией. Человек не владеет ситуацией, начинает руководить…

Эти же деньги «ЛУКОЙЛ» же тоже не просто… не просто… не так просто их дают. Церковь, извините, содействовала тому, чтобы сформировался бюджет социальный «ЛУКОЙЛа» в Перми. Потому что после того, как Олег Чиркунов подписал соглашение 24/20 о снижении налога на прибыль на 4%, компания «ЛУКОЙЛ» эти 4% стала перечислять по соглашению в виде живых денег администрации губернатора Пермского края... Но тем же временем [головная] компания [ПАО «ЛУКОЙЛ»] забрала у пермского «ЛУКОЙЛа» социальный бюджет, обнулила его. Мы подключили митрополита, чтобы сформировать вообще бюджет этот, то есть взять обратно у администрации.

То есть: «ЛУКОЙЛ», например, миллиард перечислил, а нам не на что делать. Поэтому пришлось с нашей помощью вытащить оттуда 100 миллионов, допустим. 60 миллионов «ЛУКОЙЛу», 40 нам. «ЛУКОЙЛ» — социально ориентированная компания, Вагит Юсуфович — очень прекрасный человек, и в муниципалитетах в зонах добычи они и храмы делали, дома культуры, всё, но 40% от этого бюджета они отдавали нам на наши епархиальные объекты. Семинарию мы делали, всевозможные храмы. Юсьва, Юрла там, Косьва, застроили весь Коми округ. Вот. Так что это не просто так. Мы содействовали организации бюджета. Мы не сидим и не ждём, когда манна упадёт. Если бы так сидели, ничего бы не было.

— Вы говорили: за 9 лет построено 96 храмов. А за последний год сколько построено-отремонтировано?

— Последний год был немножко не такой динамичный. Потому что мы столкнулись с госэкспертизой по кафедральному собору. Раньше она не нужна была. Потом, когда задержали замминистра культуры РФ [Григория] Пирумова года три назад, выехала комиссия Минкульта в регионы, где реконструируются памятники архитектуры. Просто посмотрели, документы перевернули, но ужесточили требования. И на объекты, у которых затрагивается конструктив, необходимо проводить госэкспертизу. Это удорожание проекта на треть. Разные разделы должны быть доделаны. Но нами уже потрачены деньги, допустим, на 10 проектов бюджетных, и мы не можем по ним получить разрешение, потому что они не прошли госэкспертизу. А чтобы прошли, нужно их дофинансировать. Откуда? Два раза финансировать из бюджета? С нами что потом сделают? Это себе подножка. Сложный вопрос.

Мы собор двинули по антиаварийной программе, меняем ветку окон, там немало, там 80 миллионов. Это только фасад, внешняя часть. Мы потратили миллионов 20 на паперти. Там же было провалено всё, забетонировали. На кровлю там... Все деньги ушли туда, и объекты, которые необходимы, недополучили денег. Все деньги ушли на собор. И ещё потребуется.

— Сколько?

— Фух, я даже не знаю. С внутренней реконструкцией, с проектом внутренней реконструкции... Боюсь озвучивать. Полмиллиарда точно.

— А сроки?

— Сколько раз уже рисуют нам сроки… Мы, конечно, понимаем, что нахождение галереи позволяет нам реставрировать. Мы же по нулевым ставкам подписываем договоры. Уже с 12-го года, 7 лет. Поэтому договорённости тут… С нашей стороны… Мы можем завтра закрыть галерею.

— Но вы этого не сделаете.

— Не знаю. (Смеётся.) Как пойдёт обстановка.

Об идентичности: «Там мы россияне, а в храме мы русские»

— Планируете через сколько-то лет вернуться на родину?

— Ничего не планирую. Я везде жил по 7 лет. В свои 46 лет я прожил сначала в Казахстане 13 лет, потом 5 лет в Белгородской области, Шебекино. Потом 6 лет в Москве, потом 8 лет в Воронеже, 7 лет в Алма-Ате в Казахстане, 10-й год живу в Перми. Так что скажите, где моя родина? Пермь для меня… Время пролетело. Есть особенности. Знаете, когда люди обижаются на критику и воспринимают в свой адрес — это комплекс малого народа. На критику не надо обижаться. Или воспринимать критику как оскорбление.

Я считаю, что у русских людей широкая душа. В этом плане мы своей широтой порой забываем, что мы русские. В нашей стране всё-таки 84% русских (по данным переписи 2010 года, 80,9%. — Прим. ред.). 84! По показателям — это мононациональное государство по большому счёту. Но мы многонациональное, и мы, русские, очень трепетно относимся — за что благодарность ко всем! — к проблемам народов, процент содержания которых… И ингуши, и чеченцы, и татары, которых, считается, много, да? Но по сравнению с русскими их очень мало. Мы трепетно к ним относимся и ценим их отношение к нам. Добрососедство. Взаимопонимание. Но иногда сказать, что мы русские, тоже нужно. И площадка, где мы можем сказать, что мы русские, — это только Церковь.

— То есть больше нигде?

— А где, вы скажете? На марафоне? Хоть весь город в планку поставьте, никто не поймёт, что вы русские (аналогичную мысль, также упоминая марафоны и планку, Андрей Литовка высказывал в интервью Properm. — Прим. ред.). Церковь — это самоидентичность русского народа. Если губернатор в церковь приходит и поздравляет, он говорит, что за ним народ русский. Ни на сцене, ни на каком-то фестивале. Там мы россияне, а именно здесь, в храме, мы русские. Но мы не говорим, что другие национальности православные, они… Не ищите там каких-то… Татарка православная, еврей православный… Тут мы — русские. А заявлять об этом, по всей видимости, приходится. Потому что вся обстановка политическая, геополитическая говорит о том, что надо говорить о том, что мы русские.

— А вы [теперь] выставите пост, чтобы какую-то гражданскую позицию высказать, или уже воздержитесь?

— Да я не знаю. Меня, конечно, очень захлестнуло творчество. Я, знаете, привык всё делать качественно, если делаю. У меня в друзьях — большой, очень известный режиссёр. Он говорит (смеётся): «Ну ты вообще, ты как режиссёр!» Тут же надо поймать драйв, да? И мой драйв поймать тут тяжело. А он же протекает… Моё где-то весёлое настроение, где-то отдых, где-то отпуск, где-то на родной казачьей земле, где-то казахи появляются смешные. Для меня там… И мы знаем, что такое… Мы друг над другом смеёмся ужасно, казахи над русскими, русские над казахами, это наш стиль жизни такой. Это наша такая… Сказать: «О, беспонтовые казахи», они только посмеются, да и всё. То есть. Это, ну… С пермяками сложней. Честно скажу. Юмора не понимают. Совершенно. Юморить тяжело. Так что вот так вот.

Знаете, что интересно. … Пришла внутренняя уверенность, что мне есть людям что сказать. Есть, накопилось. Опыт сумасшедший. Есть что сказать. Есть что ответить. А почему нет?