ГУЛАГ — «По рекам памяти». Вспомнить, пока не поздно

От многих спецпоселений в Пермском крае, куда в годы репрессий сгоняли неугодных граждан страны советов, сегодня не осталось и следа. Историю этих мест приходится собирать по крупицам, используя обрывочные архивные данные и рассказы выживших потомков тех, кто когда-то был вынужден в тяжелейших условиях начинать здесь новую жизнь. Для сбора устных историй и установки памятных знаков на местах бывших спецпосёлков и колоний системы ГУЛАГ организует свои ежегодные экспедиции-сплавы «По рекам памяти» пермский «Мемориал»*. Такие сплавы не ради сплавов не бывают похожими один на другой. Это всегда новые участники, новые истории, приключения.

Всё началось с того, что первоначальный план «А» экспедиции в этом году пришлось заменить на план «Б». По плану «А» 30 апреля мы должны были доехать до посёлка Сараны в Горнозаводском районе, собрать там устные истории, установить памятный знак и переночевать в палаточном лагере на берегу. Затем сплавиться по Вижаю до посёлка Пашия, где также встретиться с потомками репрессированных и установить памятный знак. После этого сухопутным транспортом перебраться в посёлок Усьва. Это та часть программы, которую пришлось исключить. Погода внесла свои коррективы. На Вижае ещё стоял лёд. По плану «Б» из Перми мы сразу поехали 1 мая в Усьву. К счастью, на одноимённой реке первый ледоход уже прошёл. Ожидался второй, с верховий.

В Усьве делимся на две группы. Кто-то остаётся в доме, который предоставил нам глава Усьвинского сельского поселения Роберт Сулейманов. Они будут заниматься обустройством быта, готовить еду, начнут собирать катамараны и растопят баню. Большая же часть группы сразу едет в посёлок Шумихинский, что в девяти километрах.

В Шумихинском ещё живут потомки репрессированных, которые согласились рассказать нам всё, что помнят сами, и о том, что рассказывали о тех временах их родители.

Нина Николаевна Гультяева родилась в 1936 году, уже после того, как её семья оказалась на Урале. Семью выслали как «кулацкую» из села Новолоктинка Ишимского района Тюменской области. Сегодня она живёт в Шумихинском.

Звоним в квартиру по указанному адресу. Тишина. Поспрашивали у соседей — адрес верный. Расстроившись, решили побродить по посёлку, попытать счастья экспромтом. «А вы, наверное, ко мне», — раздался голос за спиной, когда мы почти миновали угол четырёхэтажки.

— Если вы Нина Николаевна, то к вам.

— Я, я. А мы тут с сыном на огород ездили. Я же вас жду. Боялась, что разминёмся.

Нам определённо повезло. Ещё бы полминуты…

Заходим в квартиру. «Вот здесь, вот здесь садитесь, — приглашает Нина Николаевна, — Тут посветлее. А что, вы фотографировать будете? Так что же не сказали? Я бы хоть переоделась с огорода, причесалась». В квартире ящики с луковицами, вёдра, лопаты. Если к фотосессии хозяйка была не готова, то к весне она явно во всеоружии. В таких посёлках это залог выживания.

Отец Нины Николаевны — Николай Меркурьевич, 1899 года рождения. Мама — Шалыгина Анна Илларионовна, 1901 года рождения. Поженились в 1920 году. У родителей была одна корова, лошадь, дом и сеялка. Четверо детей — 3 мальчика и девочка. Отец Нины работал в колхозе в тракторной бригаде. Мама также работала в колхозе. Она возила мужикам в поле горючее. На своей корове. Лошадей не хватало.

Нина Гультяева:

— Осенью 1932 года приехала какая-то комиссия. Тройка. Все в кожаных тужурках. Собрали в селе народ и приказали сдавать зерно. Кто-то молчал, А мой отец и некоторые другие мужики стали бунтовать, возмущаться, потому что если отдать зерно, весной будет нечего сеять. Их увезли в КПЗ райцентра прямо с собрания.

В те времена все знали, чем это продолжится. Семья стала готовиться к худшему. Мама Нины успела продать корову цыганам. Ночью, тайно. На дом повесили белый флаг. По словам Нины Николаевны, в те годы это означало, что здесь живёт семья должника. Вскоре «пришли». Дали лошадь с телегой и отправили в Ишим, на вокзал. Туда же свезли семьи других «бунтарей». Мужчин привезли из КПЗ прямо к вагонам. Затолкали в теплушки и отправили на Урал.

Нина Гультяева:

— В то время Шумихи не было. Усьва была узловая (железнодорожная станция). Туда и приехали. Была уже зима. Потом их привезли в Вилуху, по льду, на лошади. Там уже жили такие же бедолаги. Из местных никого не было. В местной комендатуре работали такие же ссыльные. Шкуродёры.

Там жили представители многих национальностей. Литовцы, эстонцы, украинцы, поляки, немцы, крещёные татары...

Поселили семью в бараке, где к тому времени уже были такие же жильцы. Крыша из жердей, крытых пихтовым лапником. Русская печь. По ночам на печь и поближе к ней укладывали детей. Тепло сразу уходило через «крышу». Тифом болели все вместе.

Отца Нины отправили на лесозаготовки, назначили бригадиром. Бригада была разношёрстная — крестьяне из Крыма, с Поволжья, привыкшие к теплу, умеющие сеять и жать, а не валить деревья ручной пилой на морозе, по пояс в снегу. Как ни старались, план не выполнили. В те времена наказание за это было строгим. В 1933 году Николай Меркурьевич получил 10 лет колонии. Мать Нины осталась одна с четырьмя детьми.

Нина Гультяева:

— Учиться ходили в посёлок Громовая. Это в 15 километрах от Вилухи. Дети ходили сами, по реке. Неделю жили в Громовой, а на выходные — домой. В Громовой тоже жили переселенцы. Старший брат лежал с тифом, в школу не ходил. А средний учился. И однажды ушёл из Громовой на выходные, но домой не пришёл. Дети шли все вместе, а он был слабый, голодный, поэтому отставал. Остальные сказали, что он где-то остался. Мама побежала к коменданту. Тот, правда, дал лошадь и какого-то деда, чтобы они поехали его искать. Но сразу его не нашли. Потом уже выяснилось, что он брёл, увидел маленькую кучку сена на берегу, забрался туда и там замёрз.

Анна Илларионовна осталась с тремя детьми. Ей повезло: «Учительница у нас была очень хорошая», — вспоминает Нина Николаевна. Она сама написала письмо Михаилу Калинину, где описала жизнь семьи и попросила освободить отца Нины. Такие письма не уходили дальше местных комендатур, поэтому учительница взялась отвезти его в Пермь, откуда оно с большей вероятностью дойдёт до адресата. Письмо дошло. Через два года Николая Меркурьевича отпустили.

Нина Гультяева:

— Маму с детьми к тому времени уже переселили в Громовую. Там уже был колхоз. Мама работала очень хорошо. Ей дали тёлочку. Она жила в доме, за печкой... Нам с мамой дали вольную в 1947 году. А старшему в 1940 году. Младшему брату в 1946 году. Сестре — не помню. Отец умер в 1979 году. Из моих братьев и сестёр уже никого не осталось.

Закончив беседу, побродили по Шумихинскому.

Признаки упадка и вымирания налицо. Разваливающиеся сами по себе кирпичные дома, которые не удосужились даже доразрушить экскаватором, чтобы они не свалились на головы прохожих. Стайка местной детворы на скамейке. Вероятно некогда величественный дом или даже дворец культуры, к которому страшно подходить. И, возможно, статуя вождя революции перед ним. Сейчас это сложно определить, так как состояние скульптуры под стать окружающему пейзажу. И всё же среди местных жителей есть те, кто трепетно относится к останкам советской архитектуры и скульптуры. Когда 10-летний Данька, самый юный участник экспедиции, подошёл к постаменту и с характерным для его возраста любопытством помог отвалиться кусочку штукатурки, откуда ни возьмись появилась машина, водитель которой стал сигналить и делать энергичные жесты руками: «Отойди, не трогай». Памятник спасён.

Ну а нам пора возвращаться в Усьву. Если прогнозы не врут, там нас ждёт горячий ужин и натопленная банька.

Ожидания оправдались. Нас ждал вкусный ужин. Участница экспедиции Юля, в свободное от сплавов время руководитель частной филармонии в Перми, обладает как минимум одной интересной особенностью и массой замечательных способностей. Особенность в том, что ей нравится готовить и кормить людей, что логично перетекает в способность делать это хорошо. Незаменимый в диких условиях человек. В свою очередь Роберт, он же руководитель пермского «Мемориала» и организатор экспедиции, как выяснилось, неплохо справляется с топкой бани. В общем, вечер удался. Уже в сумерках мы, сытые и мытые, наблюдали из окон обещанный второй ледоход. Это хорошо, потому что ненадолго. Значит послезавтра нам не придётся вёслами отталкивать льдины от гондол катамарана. А завтра по плану поездка в Губаху.

Губаха удивила. Мы не впервые на севере края, и это не первый увиденный нами населенный пункт по эту сторону прикамского экватора. Развалины, вагоны-магазинчики, пустынные улицы в этих краях ожидаемы и привычны. Но это не про Губаху. Живёт город. Увиденный где-то транспарант «Губаха — город будущего» не вызвал даже ироничной улыбки. А почему бы и нет? Когда-нибудь...

Из-за количества когда-то существовавших здесь спецпоселений и колоний это место на карте ГУЛАГа выглядит жутковато. Только на территории нынешней Губахи было четыре колонии, два проверочно-фильтрационных лагеря и одиннадцать спецпоселений. В лагерях с 1939 по 1952 годы содержалось до 890 человек, 787 из которых женщины. Они занимались лесозаготовками. Мужчины выполняли погрузочно-разгрузочные и строительные работы. Согласно архивным документам НКВД, в так называемых проверочно-фильтрационных лагерях содержались бывшие военнослужащие Красной армии, находившиеся в окружении у противника и вышедшие из окружения; бывшие военнослужащие Красной армии, находившиеся в плену у противника; лица из гражданского населения СССР, остававшиеся на оккупированной противником территории.

«Проверяемые» годами трудились на угольных шахтах. В таких лагерях, по доступным архивным сведениям, содержалось до 1617 человек.

В спецпоселениях в «лучшие» годы проживало около семи тысяч ссыльных, в том числе 1966 семей.

В Губахе нам также предстояло встретиться с несколькими людьми, готовыми поделиться своими воспоминаниями о годах репрессий.

Одна из них — Селивановская Татьяна Абрамовна, дочь ссыльных немцев.

Татьяна Абрамовна пришла на встречу не с пустыми руками — взяла с собой альбом с семейным фотоархивом. Здесь есть чёрно-белые фотографии начала прошлого века, есть цветные времён 24-кадровых плёнок и фотосалонов. Лица, лица, лица. Кто-то из них теперь живёт в Германии, кто-то в России, кого-то давно нет в живых. Татьяна может назвать каждого из них. У неё грамотная, быстрая речь. Трудно поверить, что относительно недавно её предки не говорили по-русски.

Папа Татьяны Егерт Абрам Яковлевич. 1925 года рождения. Родом с Кубани. Гулькевичский район, станица Красносельская. По словам Татьяны, её предки жили там с екатерининских времён. Родители отца были немцами.

Семья была многочисленная, поэтому зажиточная. Но выселили их не из-за этого.

Татьяна Селивановская: «Потому что немцы. Началась война с Германией. Загрузили в вагоны и увезли. С собой взять почти ничего не успели. Семью разъединили. Старших детей отправили в Сибирь. Куда именно — мы не знаем».

Бабушку Татьяны с двумя сыновьями и дочерью отправили в Тюменскую область.

Её отцу было 18 лет (1943 год), когда его из Сибири отправили в Кизел работать на шахте. Его младшему брату было 15. Мать хотела, чтобы братьев не разлучили, и приписала ему год. На работу брали с 16. Мать с сестрой осталась в Тюмени. Она совсем не говорила по-русски, что усложняло и без того нелёгкую жизнь в ссылке.

После войны режим для ссыльных немного ослабили. Отцу Татьяны выделили дом. Он закончил техникум и работал уже не простым рабочим, а горным мастером. В 1949 году мама тоже приехала на Урал. Отец Татьяны Абрамовны тогда работал на шахте в Нагорной, в Губахинском районе.

Татьяна Селивановская: «Папа всегда очень сожалел о том, что судьба сложилась так. Он был южным человеком и был очень привязан к немцам и своей культуре.

У меня два старших брата и сестра. Они рассказывали о том, что к ним относились по-особенному, как к детям врагов народа. Так и называли. В школе они учились в 60-е. Например, если весь класс ехал на экскурсию, детей ссыльных не брали. Сестра уже в 70-е годы закончила училище. Всю группу отправили на практику в Саратовскую область, а её и еще одну девушку не взяли. Потому что немки. Конечно, обида осталась у них в памяти навсегда».

Сама Татьяна в семье — младший ребёнок. Её не коснулись ни репрессии, ни дискриминация. Она знает об этом лишь по рассказам родителей и братьев.

Эту и несколько других историй мы услышали в стенах Губахинского городского историко-краеведческого музея, руководство которого помогло нам в организации встреч с потомками жертв политических репрессий. После интервью главный хранитель музея Наталья Хороманская провела для нас экскурсию по экспозиции «Музей угля». Сам музей переехал в это здание четыре года назад, после капремонта. Вероятно, это обстоятельство позволило сотрудникам создать вполне современный музей, с использованием мультимедийных и интерактивных технологий. Даньке, который к концу нашего визита успел побывать во всех уголках музея и парка при нём, разрешили подержать в руках железную шахтёрскую штуковину, похожую на отбойный молоток. Ваня, сотрудник пермского «Мемориала» и соорганизатор экспедиции, тоже не удержался и схватил какую-то железяку. Счастье на лицах. Несмотря на усталость, несмотря на то, что на дворе вообще-то выходной, экскурсией и друг другом остались довольны и экскурсанты, и экскурсовод.

День не закончен. Нам пора в Усьву. Там, судя по программе экспедиции на изрядно помятом, но ценном вне ареала обитания принтеров листочке, нас ожидает плов в исполнении Роберта. Теоретически, в силу своего положения, он должен быть для нас образцом во всём. Следовательно, и его плов должен быть вне всякой критики. Это обнадёживает.

Вообще-то плов — блюдо древнее. Родом, скорее всего, из Индии. Популярное у нас блюдо под этим названием — это то, во что плов превратился в Средней Азии, с вариациями. Сегодня существуют тысячи его рецептов от самых разных стран и народов. В программе написано, что нас ждёт татарский вариант. По факту оказалось, что Роберт использовал мясо лося. Есть робкое предположение: на наших глазах родился коми-пермяцкий плов и мы были его первыми дегустаторами. Не исключено, что когда-нибудь мы попробуем уйгурский плов с мясом тюленя. Как бы то ни было, все ели с удовольствием. Кулинарные способности Роберта не могла оценить только Элин. Она волонтёр из Швеции, от Европейской Волонтёрской Службы EVS (European Voluntary Service — Европейская Волонтёрская Служба) пребывает в Перми в рамках волонтёрского социального года. Ухаживает за несколькими одинокими пожилыми людьми, участвует в проектах «Мемориала», стесняется говорить на русском языке и не ест мясо. Однако голодным никто не остался. У нас же есть Юля.

Пора спать. Завтра нам предстоят попытки найти потомков репрессированных в самой Усьве. Если повезёт, мы получим с свою копилку ещё несколько историй. Затем — на воду. Дистанция небольшая. Надо дойти до камня Усьвинские столбы, разбить там лагерь и провести первую ночь в палатках.

Наутро отправились искать истории репрессированных. Тактика была простая: идём и завязываем беседу с каждым встречным. Объясняем, кто мы и зачем. В небольших селениях все друг друга знают. Должно сработать.

Увы. То ли тактика была неверной, то ли здесь действительно не осталось никого из тех, кто помнит рассказы спецпереселенцев. Нам называли адреса, вспоминали имена людей, которые могли бы что-то рассказать, но наши визиты по указанным адресам ни к чему не привели. Например, улица Северная, 1. Туда нас отправил прохожий, сказав, что там, «вроде бы живёт кто-то такой». Заброшенный дом по указанному адресу оказался на самой окраине посёлка.

Кто-то не сразу понимал, о ком мы говорим, и рассказывал о кладбище, где захоронены бывшие военнопленные немцы. Кто-то говорил, что последний потомок спецпереселенцев, живший здесь, умер 10 или 15 лет назад. В общем, гостеприимная Усьва не смогла пополнить наш архив личных историй. Или мы не смогли их отыскать.

Уставшие и немного огорчённые, грузимся на катамараны. Льдин на реке уже почти нет. Элин, Марио и Катрин на сплаве впервые, однако никто из них не стоит в растерянности, не зная что делать, как это иногда случается с новичками. Все деловито снуют с поклажей между домиком и берегом реки.

Катрин приехала из Германии от волонтёрской организации ASF (Aktion Sühnezeichen Friedensdienste — Акция искупления — служба делу мира). Она тоже проводит свой волонтёрский социальный год в Перми и сотрудничает с «Мемориалом». Марио журналист немецкой общенациональной радиостанции Deutschlandfunk. У него свой проект по теме сталинских репрессий, и эта экспедиция даст ему часть необходимого материала.

Наконец Роберт — капитан первого катамарана и Ваня — капитан второго, уложили всё наше имущество на палубу, надёжно закрыли полиэтиленовой плёнкой и дали команду экипажу занять свои места. Разобрали вёсла, оттолкнулись, пошли. С этого момента дождь, солнце, ветер, град, гром и молнии станут нашей объективной реальностью, а не чем-то абстрактным, за оконным стеклом или за пологом палатки. В такие минуты автоматически происходит мобилизация всех сил организма. Как будто утолщается подкожная жировая прослойка и отрастает шерсть белого медведя. Главное — вовремя подпитывать весь этот защитный механизм высокоэнергетическими продуктами питания.

На нашем катамаране один юнга — Марио. Все остальные — опытные сплавщики и походники. Роберт, Юля, Данька, Дима. Дима инженер-геофизик. Он давний волонтёр «Мемориала», заядлый турист и махровый материалист. С ним интересно спорить обо всём на свете.

Казалось бы, Ване сложнее. У него экипаж менее опытный. Но это палка о двух концах. Если у нас Марио покорно выполняет все команды капитана и его близких, то у каждого другого зачастую есть своё мнение по поводу направления гребли, оптимального положения катамарана и способа прохождения порогов. Поэтому и назначается капитан. Если Роберта в капитанской фуражке посадить на телегу с лебедем, раком и щукой в упряжке, она поедет.

Вот и мы доехали. Вернее, дошли до Усьвинских столбов. Это наша первая стоянка. Большая часть группы из любопытства отправляется покорять местную природную достопримечательность. Оставшиеся обживают стоянку, налаживают быт. Нам тут жить до завтра.

Усьвинские столбы — один из известных туристических объектов этой части Пермского края. Их высота доходит до 120 метров. Говорят, на здешних камнях можно найти отпечатки окаменелостей тех времён, когда это место было дном моря. Также здесь много гротов и пещер. В некоторых из них можно найти следы обитания древних людей времён палеолита.

По возвращении был костёр, обед и вечерние беседы. Постепенно все разбрелись по палаткам. Ночью шёл дождь. Под дождь в палатке спится особенно хорошо.

Утром второго дня сплава дождь всё ещё моросил. Звук крупных капель, падающих на тент палатки с веток деревьев, выделяется среди шороха дождя и очень похож на потрескивание дров в костре. Выбираясь из тёплого сонного спальника во влажную холодную действительность, согреваешь себя мыслью о том, что кто-то встал пораньше и уже развёл костерок. Увы. Никого. Только река, лёгкий туман, палатки с посапывающими и похрапывающими внутри спутниками и безжизненное кострище. Надо проломить руками ледяную корку у берега и умыться, следя за тем, чтобы в ладонях не оказались кусочки льда. Можно пораниться. А потом можно разжечь огонь. В такую погоду костёр — наше всё: и горячий завтрак, и хоть как-то просушенная одежда, и кофе, и уют. Проснулся Андрей: «Привет!» Он приехал из Анджеро-Судженска, где работает пожарным. Андрей волонтёрит давно и в разных странах. На этот раз он откликнулся на клич «Мемориала». На сплаве впервые. Он очень улыбчивый, даже смешливый. Не самый плохой вариант для первой встречи с человеком в такое хмурое утро. В программе написано: «Подъём. Горячий завтрак...». Последнее радует, ещё не состоявшись.

И был подъём, и был горячий завтрак, и сбор палаточного лагеря. В дождь все рюкзаки и спальники упаковываешь в палатке, стоя на четвереньках и вознося хвалу неизвестному, который придумал двухтентовые палатки взамен брезентовых. Туристы со стажем знают, в чём разница.

Грузимся на катамараны. Вперёд! Нас ждёт урочище с говорящим названием Бревно. На этом месте ранее существовал спецпосёлок Бревно. Здесь же располагалась и спецкомендатура, которой подчинялось население других спецпосёлков — Талицы, Медвяжки, Громовой, Бруслянки, Усьвы. Основное население посёлка составляли семьи раскулаченных крестьян (242 человека по данным на 1939 год), высланных из западных и южных регионов СССР. Все они принуждались к работе в хозяйственных организациях — «Пермлес», «Главдревмет», «Чусовлесдревмет» и Пашийском ЛПХ. Многие ни в чём не повинные люди погибли и остались здесь навечно.

По сведениям краевого общества «Мемориал», 37 жителей посёлка в 1937–1938-х годах были вновь репрессированы. После ареста и предъявления ложных обвинений в «контрреволюционной деятельности» 16 из них были расстреляны, а 8 — получили длительные сроки заключения в лагеря ГУЛАГа. В настоящий момент все они реабилитированы, в том числе и посмертно. Посёлок прекратил своё существование в 1964–1969 годах в результате выезда или переселения последних его жителей.

Ставим мемориальный знак. Старый знак мы обнаружили не сразу, лишь после того, как загрузились на катамараны и поплыли (ой!) пошли дальше. Он покосился и, наверное, скоро упадёт. Следующий пункт — бывший спецпосёлок Талица. Итого 22 километра за день. В Талице мы также восстановим памятный знак или установим новый и останемся на ночлег.

Распогодилось. Выглянуло солнышко. На весеннем сплаве одного солнечного дня достаточно для того, чтобы выглядеть так, как будто загорал на пляжах Египта. Это если не раздеваться и не демонстрировать предательски белые части тела, которые были защищены от холода одеждой. Марио пытается записать звуки реки, всплески от вёсел, щебетание птиц. Но мы бесконечно болтаем, легкомысленно забывая о его просьбе помолчать хотя бы минуту уже через несколько секунд. Он грозится сделать «нарезку» из наших реплик в отместку.

Прибыли в Талицу. Здесь, по данным на 1945 год, проживало два спецпереселенца. Мужчина и ребёнок. «Бывшие кулаки». Подчинялись спецкомендатуре в Бревне. Сегодня они реабилитированы. Предположительно, посёлок Талица существовал как кордон сплавщиков леса. На сегодня здесь, как и в Бревне, не осталось никаких следов поселений.

Все наши таблички хорошо видно с реки. Летом, когда здесь будет не протолкнуться от любителей отдыха на воде, это место будет пользоваться популярностью как удобное для стоянки. Будет время почитать, вспомнить, задуматься.

Вечер в Талице однозначно удался. Горел костёр, светили звёзды. Юля играла на гитаре и пела. У неё довольно обширный репертуар собственных песен. Старые мы знаем и подпеваем. Новые вызывают восторг глубиной смыслов и лёгкостью подачи. Петь хотели все. Никого не смущал собственный баритональный дискант или басовитое сопрано. Даже Ваня спел песню, в которой уговаривал некую Ойсю не переживать, поскольку на неё не будет оказано даже минимального физического воздействия. «...я тебя не трону, ты не беспокойся», — уверял певец.

У нас в команде есть ещё один Андрей. Он тоже сотрудник «Мемориала». Занимается сайтом. В первые дни он по большей части молчал и выглядел как человек, непривычный к лесу и кострам под дождём. Нет, он не был обузой, раздражающим фактором или большим ребёнком, как это часто бывает с новичками. Оказалось, что это не первый для него сплав. Он всё делал правильно и вовремя. А в этот вечер выдал несколько монологов — «вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель», — как сказал Бегемот в романе Булгакова.

Ночь пролетела незаметно, как ей и полагается. Мы уже привычно вкусно позавтракали, выпили три больших турки кофе, подсушили палатки и спальники и двинули дальше, до урочища Медвяжка.

Здесь жили всего трое спецпереселенцев. «Бывшие кулаки». Вероятно здесь также был кордон сплавщиков леса. Странная формулировка: «Бывшие кулаки». Получается, что власовцы, ОУНовцы, советские немцы и крымские татары — это навсегда. А если у зажиточного крестьянина отнять всё, он становится бывшим кулаком. То есть не кулаком вовсе. Тем самым советская власть как бы признавала, что «кулак» — это не идеология, а образ жизни. Людей судили за то, что они много и хорошо работали для себя, и отправляли много и хорошо работать на государство.

Здесь мы тоже ставим мемориальный знак в память о троих из многих тысяч. Здесь же можно различить остатки фундамента небольшого строения и части каких-то металлических предметов. Возможность подобных находок — одна из причин, по которой такие сплавы проводятся ранней весной. Летом здесь всё зарастёт травой выше человеческого роста.

Дальше посёлок Мыс. Река по-прежнему спокойная. Льдины уже не встречаются. Иногда сходимся бортами и некоторое время плывём вместе. Так веселее. Вообще-то на сплаве это легкомыслие и декадентство, но не в нашем случае. Река широка, порогов нет, видимость хорошая. Можно и побезобразничать.

В Мысу была спецкомендатура и трудовой посёлок. В посёлке проживали до 275 человек (75 семей, в т.ч. 108 детей до 16 лет). По последним данным от 1945 года — 173 человека. Тоже «бывшие кулаки». Заготавливали лес. Здесь уже стоит мемориальный знак. Реставрации пока не требует.

Посёлок жилой. Есть магазин. Летом торговля идёт бойко. Сплавщики валят валом. А пока не сезон. «Вы — вторые», — сказала сонная продавщица. Ну и ладно. Нам тоже хватило.

Дальше остров Малый Горевской, за которым нам предстоит ночёвка. Слова «горячий ужин» и «горячий завтрак» в «Программе экспедиции» звучат как мантра, как музыка, как слово «колбаса» для всеядного человека, попавшего на остров кришнаитов. И был вечер, и был костёр, и был горячий ужин в компании теперь уже друзей.

А потом было утро. Пасмурное, ветреное, но всё равно приятное по трём причинам: кофе, «горячий завтрак», сегодня домой. Нам осталось пройти 12 километров до Бобровки, где мы разберём катамараны, помоем гондолы, упакуем в рюкзаки и баулы всё наше имущество, погрузимся в микроавтобус и поедем домой. Комфорт микроавтобуса кажется невероятным. Сразу клонит в сон. Неужели всего несколько дней назад эти сиденья казались неудобными для сна?

У нас всё получилось, и всё же в памяти всплывают так часто встречающиеся на сайте пермского «Мемориала» слова: «Точное время их появления в населённом пункте неизвестно»; «Ввиду отсутствия доступа к архивным документам, содержащих приказы НКВД—МВД...»; «Отыскать места лагерных кладбищ практически невозможно..».

Работы ещё много.

_{* Признан иноагентом}