Как связан Владимир Кехман с новой сценой Пермского оперного? Интервью с худруком НОВАТа

Весной 2019 года в Перми вновь заговорили о строительстве новой сцены Театра оперы и балета. Заговорили серьезно — властям представили новый проект от санкт-петербургской компании «Стройэксперт». В Пермь, чтобы показать его, прилетел Владимир Кехман — худрук Михайловского театра в Санкт-Петербурге и НОВАТа в Новосибирске, после чего в городе заговорили о том, что у Кехмана есть планы и на Пермский оперный. Эти разговоры подогрело интервью Ксении Собчак с худруком Театра оперы и балета Теодором Курентзисом. В нем Курентзис сказал о том, что покидает Прикамье из-за «рейдерского захвата театра Кехманом».

Мы встретились с Владимиром Кехманом в Новосибирске, в НОВАТе, где сейчас идет реконструкция, чтобы узнать о его участии в пермском проекте новой сцены — действительно ли он собирается возглавить третий театр и если нет, зачем ему было прилетать в Пермь. Интервью мы делали вместе с главным редактором новосибирского портала NGS.RU Еленой Ходыревой, тексты у нас выходят в разных вариантах, но часть вопросов коллег мы решили оставить — для понимания контекста.

— Реконструкция театра. Больная тема для Перми — вы понимаете. Собираются ее сделать уже очень много лет, и чуть ли не каждый год мы видим какой-то новый проект. Весной этого года проект нового здания в Перми представили вы. С тех пор и до сих пор у города нет ответов о том, насколько этот проект вообще реален в плане «представили — будет сделан». И насколько в нем действительно участвуете вы.

— Начнем с того, что все, что касается театра и реконструкции по проекту Чипперфильда, — это самая большая ошибка. Не нужно брать и к историческому зданию прикреплять некое искусственное образование, которое потом интегрируется в старый театр. Это в основном делается, когда другой возможности просто нет. Так было сделано, например, в Ла Скала — но только в части сценического комплекса.

У вас действительно уникальный театр, очень красивый, исторический. Его трогать, я считаю, просто нельзя. Его нужно реконструировать в том виде, в котором он есть. Как наш Михайловский театр — если будет возможность какое-то время работать на другой площадке, мы просто сделаем реконструкцию сценического комплекса и оставим здание в его историческом виде, в тех же рамках, в которых сейчас находимся. Кстати, они очень похожи — Михайловский театр и ваш.

Что касается моего участия — я вообще не участвую в этом проекте. Этим занимается, насколько мне известно, лично губернатор, который действительно хочет построить новую сцену в Перми. Очень благородное дело. Что касается моего привлечения тогда с точки зрения эксперта — безусловно, я высказал свое мнение на этот счет. Что я считаю, что театр не должен быть большим. Когда я приезжал и смотрел место под театр на Разгуляе, мне очень понравилось. Там стоит памятник основателю города Василию Татищеву, мощная отсылка к истории. И тот проект, который там будет реализован, — я не знаю его параметров на сегодня, но это не должен быть большой театр. Зачем? Если ты строишь большой театр, будут огромные затраты при эксплуатации.

— Как оцениваете тот проект, который вы представляли?

— Это не было проектом, это была концепция. Я считаю, что она очень красивая, в моем понимании. Но это не было окончательной визуализацией, ею еще будут заниматься, думаю, будут советоваться с горожанами. Но сама идея проекта мне очень нравится, очень. Если это будет организовано, это будет огромная победа. Вы же видели, что произошло во Владивостоке. Когда там построили новый театр — ныне это Приморская сцена Мариинского театра, произошел огромный всплеск культурной жизни.

— Можете вкратце рассказать об этом секретном совещании у губернатора, на котором вы были? По крайней мере именно так об этом рассказывалось.

— Это абсолютный обман, никакого секретного совещания не было, было рабочее совещание. На нем представили эту концепцию. И все, больше ничего не было.

— И что сказал губернатор?

— Там не было формата вопросов и ответов, там было представление, и все пошло в работу. Это процесс. Точка в этом процессе была поставлена конкурсом, на котором выиграл проектировщик. И сегодня он проектирует театр. Вот и все.

Вопрос NGS.RU: Год назад в интервью НГС вы говорили, что новосибирская публика для вас — «как бермудский треугольник, пока разгадки нет». Удалось в итоге разгадать?

— Не разгадал. Единственное, мы поняли всё про детский репертуар. Это было попадание в точку. Сейчас у нас стопроцентная заполняемость. Дети от 0 до 12 — это самый благодарный зритель, который у нас сегодня есть. Мы не успеваем ставить спектакли, они все востребованы.

Вопрос NGS.RU: Сколько сейчас зарабатывает театр?

— Этот год пока не считаем. Прошлый мы закончили с цифрой в 380 миллионов. Моя мечта — 550 миллионов — план, наверное, на 2020 год.

Вопрос NGS.RU: За счет чего растут доходы? Люди стали охотнее тратить деньги на театр? Или просто ценник на билет увеличился?

— Мы повысили цены на балет и вышли с этой суммой на предел. Больше повышать уже не будем. Теоретически, конечно, можно повысить, но люди уже не будут покупать билеты. Средняя цена у нас — 1000 рублей. Это очень дешево. На оперу вообще демократичные цены — на сцене 300 человек, а билеты в среднем стоят 200–300, ну 800 рублей. Но это не является для человека триггером, чтобы прийти сюда.

Цена вообще никак не влияет. Только желание человека быть здесь эмоционально. То есть он должен внутренне почувствовать, что хочет прийти и провести в театре три часа. Многим очень тяжело принять такое решение. Даже если я бесплатно открою двери, то это не означает, что сюда придут люди, которые мне интересны. Да, взрослые люди, которые всю жизнь ходили сюда практически бесплатно, придут. А придете ли бесплатно вы — не уверен.

Вопрос NGS.RU: Вы сказали, что нашли ключ к маленькому зрителю. Мне кажется, что это закономерно: родители с маленькими детьми — более консервативны. Щелкунчик, Золушка — всё понятно. Но опять же вы сказали, как привлечь меня и Лену — это вопрос. И наверняка вы им задаетесь. Нет ли мыслей о чем-то современном?

— Вот я вас сейчас удивлю по поводу того, что интересно возрасту 0–12. Мы сами этого не знали. Все названия, на которые идут, — это всё поставлено в абсолютно классической манере, очень честно и по-настоящему. И, кстати, это не балетные спектакли, это опера, только сейчас будет балет «Три поросенка», мы его восстанавливаем. Всё сделано так, как задумал композитор, как написано в либретто, — мы ставим ровно как у авторов, ничего не коверкая. И именно это принесло нам главный успех у родителей. Все устали от экспериментов — вот в чем проблема.

— Я могу поспорить с вами как зритель Пермского театра.

— Меня не интересует публика, которая интересует Курентзиса (бывший худрук Пермского оперного театра. — Прим. авт.). Для меня принципиальный момент — это воспитание своей публики. Не подкупание дешевыми эффектами или пиаром, модностью. Я хочу воспитать публику, которая будет приходить ко мне всегда — в театр, который показывает то, что невозможно увидеть в реальной жизни. Человек — это образ и подобие Божье. Мы знаем, что до семи лет дети причащаются без исповеди, они как ангелы. Моя задача — привить им любовь к театру. И главный тренд — доброе и светлое, как это было всегда в советском театре и в российском театре. Лучшие произведения музыкального театра в России — это связано со светом, а не с тьмой. Например, «Иоланта» Чайковского. Сегодня существует огромное количество театров, которые придумывают всевозможную нечисть. Пусть будут хотя бы два театра в России, которые показывают то, что написали композитор и либреттист. Можно? Всего лишь два театра — НОВАТ и Михайловский. Все остальные пусть делают что угодно. Мне не нужно признание каких-то критиков, маски золотые, мы принципиально не участвуем в этом фестивале.

— Я поняла вашу идею.

— Да! Большой театр, Мариинский театр имеют право на любые эксперименты, они большие. А наши два театра будут иметь собственную коллекцию спектаклей, хранить ее и приумножать. Это же красиво.

— Я вернусь к вопросу про реконструкцию. Вот вы занятой человек, у вас встречи, звонки, дела. Два театра. И тут вас зовут в Пермь представить проект — хотя вы в нем никак не участвуете и вроде как не заинтересованы, и вы соглашаетесь. Ну как-то с трудом верится, что это просто так.

— Значит, рассказываю. Вот мы сейчас сидим с вами, а сегодня в Новосибирск прилетел заместитель министра культуры Овсиенко Николай Павлович. Для чего он прилетел? Я его повел в консерваторию, чтобы он увидел ужас, который там творится, качество здания этой консерватории.

Любое взаимодействие по поводу культурных пространств, в связи с тем что я возглавляю два не последних театра в России, для меня является значимым, если я могу чем-то помочь. Я много этим занимаюсь — и непублично. И пермской историей я занимался непублично, если бы не Курентзис, который привлек к этому внимание. Он изначально собирался уходить, но повернул это так, как будто он уходит из-за меня. Но я с этой пермской историей связан только в одном — меня позвали усилить позицию проектировщика. Если меня попросят поучаствовать в разработке финального проекта, я поучаствую. Попросят оценить старое здание — я приеду. У нас очень маленький закрытый мир, в нем не так много людей, которые могут высказывать свое мнение.

— Вы сказали, что видели место, где будет строиться театр. А вы видели проект кластера Шпагина?

— Да, мне очень понравился проект. Если он будет реализован — а это будет сделано много дешевле, чем в других ситуациях, — это будет замечательно. Все это делается к 300-летию Перми, и это очень хороший, красивый, очень нужный для России, для Перми проект.

— Хорошо. Но это все — пространство, а у театра еще должна быть начинка. У нас ставится «Теремок», но больше премьер у театра не запланировано. При Курентзисе это были громкие названия, из последних — «Жанна на костре». А сейчас планов нет. Какое, по вашему мнению, сейчас может быть идеальное развитие для Пермского театра?

— У любого нормального коллектива театра план на три года вперед. И то, что сделал Курентзис, уехав, бросив театр… Все его проекты, сколько бы они ни получили «Золотых масок», они одноразовые и бессмысленные в моем понимании развития театра. Но у вас есть балетная труппа. Прекрасный Алексей Мирошниченко, который строил и выстроил великолепный коллектив. И это есть огромный фундамент для развития.

В будущем театра я ни капельки не сомневаюсь. Понятно, что сейчас директору нужно время, чтобы вместе с главным дирижером сформировать пул премьер. Это переходный период, и ничего страшного в нем нет. Как мне говорил величайший режиссер Лев Абрамович Додин: «Владимир Абрамович, помните одну вещь — лучше вообще не иметь премьер, нежели иметь бездарные премьеры». В этом нет никаких проблем. У нас в Михайловском театре были года, когда мы не делали ни одной премьеры. Ну когда нет художественного потенциала — фуфло, что ли, делать? Я не хочу делать плохо, тут вопрос не количества, а качества.

— У вас есть госзадание?

— По госзаданию в Михайловском театре у нас одна премьера в год. В НОВАТе у нас четыре-пять премьер, но у нас другое финансирование. Поэтому здесь бурлит творческая жизнь. Но на месте Пермского театра я бы абсолютно спокойно на берегу сейчас выработал концепцию нового развития театра, согласовал бы ее с Министерством культуры, презентовал бы губернатору. И спокойно бы начал реализовывать. И пиком всей этой реализации должно быть 300-летие Перми. Тот же Дягилевский фестиваль: останется Курентзис там или не останется — это вообще не имеет никакого значения. Имеет значение то, кто будет после. Если не Курентзис, то другой творческий человек или коллектив, что мне всегда нравилось больше.

— Думаю, болезненно для Пермского театра как раз сейчас отсутствие громкого имени.

— Нельзя на это реагировать. Курентзис — это миф. Сделанный блестяще, сделанный на конфликте, начиная с того, что он придумал, что Мусин из-за него умер…

— Но он талантливый.

— Я говорю вам, что в моем понимании он не свет, а тьма. Это разрушительный талант, а я люблю созидательный талант.

— Я хочу вообще понять корни этого конфликта. Почему вы так относитесь к Курентзису? Вы же даже звали его работать в Михайловский, но, по одним данным, он отказался, потому что уже договорился с Пермью, по другим — принципиально не хотел с вами работать из-за ситуации с «Тангейзером».

— Нет никакого конфликта. Он солгал Собчак, что я являюсь причиной его ухода из Перми. Это была его спланированная акция. Я не мог на это не ответить. И если до момента этого интервью у меня не было этого понимания, то после я осознал его как безбожного человека, который является разрушительной силой и делает все очень точно и спланированно. Какой у него план, я не знаю. Но то, что его приход в Петербург лишил несколько музыкальных коллективов возможности репетировать в Доме радио, — это факт. Ни один нормальный музыкант так бы не поступил, он дал хотя бы время найти альтернативу. Я считаю, что его существование сегодня в России — проблема. Я бы не дал ни одной копейки ни на один его проект. Перми очень сильно повезло, что он оттуда уехал.

— Для нас, думаю, хорошим показателем было то, что на премьеры в театр приезжали люди из других городов и стран.

— Я вам сейчас приведу пример, и вы всё точно поймете. Это называется «экзотик». Он ездил в Зальцбург, за его участие платили, насиловал свой оркестр, «пока ангелы с небес не опустятся», с его слов, заставлял их репетировать по 8–9 часов в день в нарушение их прав. Но при чем здесь Пермь? Ни при чем. И история про то, что к вам на премьеры приезжали тысячи человек, — у вас гостиниц нет, какие тысячи? И этот Петя Поспелов и еще пять критиков, которые ели в вашей знаменитой пельменной… Это все пиар.

Это эмоционально очень сложная история. Я сам практически не ходил в театр до момента, когда я его возглавил. Театральная традиция — это самое сложное, что существует вообще с точки зрения воспитания. И воспитать театральную традицию — это очень сложное дело, но очень благородное дело.

— Именно поэтому вы этим занялись?

— Я предлагаю на этом поставить точку, потому что это долгая история. Я не специально этим занялся, для меня это было неожиданно.