«К нам приходят люди из большого дома и удивляются. Они на зарплату себе такого позволить не могут»

Они свободны от личного имущества, от налогов, политики, работы, родственных связей и планов на будущее. Они ночуют там, где застанет темнота. Они всегда могут раздобыть спиртное, одежду и еду. Мы называем их бомжами, задерживаем дыхание, проходя мимо, и делаем вид, что их нет. Их действительно почти не существует в привычном и понятном нам мире. Они живут в своём, параллельном. Однако граница между нашими мирами проницаема. В одностороннем порядке. «Приличный человек» не пустит бездомного на порог своего дома, зато путь на «дно оврага» открыт всем. Там почти нечего делить и терять. Отсюда искренность отношений и отсутствие преград. Я воспользовался гостеприимностью «дна» и провёл там вечер, ночь и утро.

Это явно обитаемое место я заприметил ещё в прошлом году, когда бродил по долинам малых рек в приступах эскапизма. Берег Егошихи, теплотрасса, костровище и беспорядочно разбросанные вещи самого разнообразного назначения. Что-то вроде гнезда сороки, которая тащит сюда всё, что плохо лежит. Детская коляска, розовый зонтик, одежда на все сезоны, банки с маринованными дарами огородов, деревянные ящики, телевизор и т. д. Похоже на немного структурированную мусорную свалку с соответствующим запахом.

В этом году там почти ничего не изменилось. Разве что набор предметов. Но на этот раз я оказался там неслучайно. Захотелось «погрузиться», попытаться понять, ощутить на своей шкуре.

Предварительно нашёл это место на карте, посмотрел, откуда выныривает теплотрасса, прежде чем опуститься в лог. Решил спускаться по ней. Судя по карте, мне надо миновать студенческие общежития, гаражи, найти место выхода труб из-под земли, а дальше — по трубам. Ощущение сюрреалистичности возникает уже тогда, когда петляешь в лабиринте гаражей. Тут шиномонтаж, тут покраска кузова, тут приём металлолома, а здесь, судя по едкому дыму, обжигают провода, чтобы избавиться от изоляции и получить чистый «цветмет». Эти строения не имеют адреса. Эти люди не платят налоги. Возможно, именно здесь неофициально обитает тот самый «средний класс», которого в нашей стране как будто нет. А вот и пункт приёма металлолома.

Хотя, может, и не пункт. Тут нет вывесок. Кому надо — знают.

Спускаюсь по теплотрассе. Метрах в 50 внизу — подросток. Чем-то встревожен. Возможно, моим появлением и фотоаппаратом. «Здравствуйте», — кричит издалека. «Привет», — отвечаю. Он здесь с другом. Давным-давно на склонах оврага были дачные участки. От них сейчас остались лишь полуодичавшие яблони и малина. По яблочки ребята и пришли. «Угощайтесь», — мальчишка протягивает открытую ладонь с пятью яблоками. Нормальные яблоки, ароматные. У тех, к кому я иду, осенью с витаминами, наверное, всё в порядке.

Наконец спускаюсь к реке. Запах разложения непонятно чего, то самое «логово». Взъерошенный человек, увидев меня, отошёл в сторонку, повернувшись ко мне спиной. По-моему, он сделал это нарочно, чтобы я мог пройти себе мимо. Однако у меня были другие планы, два прихваченных из дома яблока и 0,25 для налаживания контакта.

«От того меня немного сохранилось — совесть у меня осталась»

Сделав свои дела, Борис подошёл ко мне. Поздоровались. Ещё собираясь сюда, я думал, как мне себя представить. Бедолага, которого вчера все обманули и оставили на бобах? Пропойца, докатившийся до края оврага? Загадочный визитёр (в таких компаниях не принято приставать с расспросами)? Но что-то противилось маскараду. Тут не мальчики. Зачем сразу настораживать их ложью, которую они, скорее всего, почувствуют. Рассказал Борису, кто я и зачем здесь. Выпили, закусили яблоками. Тактика была правильной. Мой собеседник не стушевался.

Борис из Оханска. Закончил ВКИУ, 12 лет служил в ракетных войсках в Грозном, Сальске и где-то ещё. Дослужился до капитана. Женился. Появилась дочь. Пил. Пил, как все. А потом немного больше. Алкогольная зависимость и привела к проблемам. Сначала, по словам Бориса, его разжаловали до старшего лейтенанта, а потом вовсе выгнали из войск. Развёлся. Переехал в Пермь. Женился повторно. В этом браке появились ещё двое детей. Работал — занимался ремонтом помещений под началом родственника. Родственник, по словам Бориса, обманывал, платил не вовремя. В итоге вторая жена выгнала из дома, сказав, что зарабатывает больше.

«Будь здоров, братишка. Мир твоему дому», — прерывает свой рассказ бездомный Борис, поднимая «бокал». В роли бокала маленькая пластиковая розовая кружечка из кукольного набора. После протирки краем футболки это самая чистая посуда, которая есть в наличии.

В руках Бориса маленькая жёлтая сковородка. Он, тихонько матерясь, пытается найти для неё укромное местечко. Вокруг бегают собаки, переворачивая всё. А ещё воруют. Икон было много — все украли.

— Сами же бомжи, друг у друга, — недоумевает Борис. — Я курточку «Хитачи» поднял. Украли. Нету. Железо, сковородки, ложки воруют. Угланы тут ещё ходят из пятиэтажки.

Борис признаётся, что и сам ворует, но только металлолом.

Многие из бродяг (так бездомные предпочитают называть себя сами) сидели. Борис — нет, но среди знакомых таковых хватает. Обещает с ними познакомить. Перечисляет:

— Серёга-Чемодан. Двенадцать с половиной лет отсидел. Ещё Геолог, который алмазы добывал на Новой земле. Ему 61 год, он пенсию не может оформить. Что-то там со справками, документами не получается.

Себя он старается поддерживать в порядке. Говорит, что раз в неделю на ключе обливается, моется. По словам Бориса, кто-то «опускается на дно совсем, а кто-то себя держит — я вот всё побриться собираюсь». Своей небритости и бардака в «логове» Борис как будто стесняется. Последний, как бы оправдываясь, объясняет недавним потопом. Теплотрассу прорвало, и на том самом месте, где мы сидим, бежал горячий поток. Всё смыло. Сырость сохранилась и по сей день. Пахнет гнилью.

— На еду и выпивку я всегда заработаю, — рассказывает Борис. — Металлолом принимают везде. За «Китом» принимают. Но там денег не дают. Дают спирт. Там очередь всегда. А Дэн за деньги принимает. Там всё принимают, вплоть до картона.

Мой собеседник делится нехитрыми бродяжьими секретами: некий Костя даёт по 50 рублей за килограмм банок, а «за «Китом»» — по рублю банка. Посчитали: в килограмме 54 банки — получается, Косте сдавать выгодней.

— Туда всё и валят, — объясняет Борис. — Но там денег нет. Только спирт…

Ещё помогают выживать мусорки.

— Люди на помойки выбрасывают — представляешь — хлеб. Старые люди никогда хлеб не выкинут... Супермаркеты выбрасывают мясо, курицу, колбасу. Раньше это вообще Клондайк был, когда «Виваты» были… — говорит Борис. — Сейчас так просто туда не подберёшься. Там бабки, пенсионеры дежурят. Не успеть. Раз — и нет ничего! С бабками мы делимся без базара. А там ходят сейчас мужики здоровые. Все семейники (на языке бездомных — семейный человек. — Прим. ред.), все с хатами. Раньше такого не было — чтобы бродяга у бродяги воровал. Года три назад началось… Я говорю: «Вы старым бродягам хоть хлеба оставьте».

Зимой, говорит, нормально. В прошлом году трубы голые были, а нынче их замотали минеральной ватой. Сверху поддон ставили, сбоку — дверь: «Тепло было, хорошо». Впрочем, в холодное время года бродяги ночуют кто где. Кто в подъезде, кто в подвале, если не закрыт.

У Бориса есть дети. Зовут к себе.

— Но мне, — признаётся Борис, — стыдно. Просто стыдно им в глаза посмотреть, показаться в таком виде. Они же помнят, каким я был, но не знают, каким я стал… От того меня немного сохранилось — совесть у меня осталась.

Тут Борис начинает искать новое место для сковородки.

Звали его и в Киров. Некто, кого здешний люд называет Тунгусом, помощь предлагал: «Поживёте три месяца, заработаете».

— А я же не дурак, — объясняет Борис. — Так я свободу точно потеряю

О будущем, говорит, «у нас» никто не думает:

— День прожил — и хорошо. О прошлом — да, вспоминаем.

Договорились о том, что я приду вечером. Посидим у костерка, поужинаем, я тут переночую. Борис был очень радушен: показал пакет с чистыми полотенцами, сказал, что и чистые простыни найдутся. Судя по виду, полотенца и постельное бельё тоже «добыты» какими-то своими путями в таком количестве, что о стирке можно забыть надолго.

«Сейчас я свободен. Куда хочу, туда и иду»

Вернулся в овраг я уже в сумерках. Тишина. Никого. Неподалёку от места моего будущего ночлега заметил сухое дерево. Наломал веток для костра. Когда ночь и горит огонь, кажется, что граница света и тьмы — это стена, окружающая тебя, она даёт иллюзию защищённости, уюта. Но не сегодня. Шум мчащихся по дамбе машин, лай собак и громкая возня каких-то существ вокруг не располагают к умиротворению. Ещё и этот невыносимый запах гниения.

Если с машинами и собаками всё понятно, то раздающийся со всех сторон громкий шорох настораживал своей загадочностью. Как будто вокруг бегают и спотыкаются десятки коней, а по деревьям неуклюже лазают сотни ожиревших павианов. Отвернулся от костра, чтобы глаза привыкли к темноте. Через некоторое время зрение адаптировалось и стало видно, что вокруг бегают полчища крыс. Они дерутся друг с другом, тащат куда-то пакеты с едой, забираются на ветки деревьев, прыгают оттуда на теплотрассу и хаотично расставленные предметы мебели. Стало понятно, что подвешенный на сучок рюкзак с аппаратурой не в безопасности. Пришлось надеть на плечи. Сижу, пытаюсь привыкнуть к шуму как к фону, чтобы услышать приближающиеся шаги Бориса, Коляна или кого-то ещё. Если никто не появится, оставаться тут нет смысла.

Подкинул веток в костёр, решил прогуляться по периметру освещённого пространства. Или мой акустический настрой дал свои результаты, или кто-то стал сопеть громче, но лишь теперь я заметил, что на трубах кто-то спит. Он лежит на матрасе, укрытый с головой серым одеялом, похожий на кучу тряпья.

Подбросил в костёр деревянный настил для ванной. Хорошо горит, с треском и искрами. Может, это и разбудило того, кто спал на трубах, а может, он просто выспался. Из-под одеяла показалась взъерошенная голова и раздался хриплый вздох. Обещанный Борисом Колян, он же Длинный.

Мы без всяких реверансов, не обменявшись «визитками», стали разговаривать.

Коляну 53 года. Он из Бершети. Работал слесарем на Калининской птицефабрике, потом на Свердловском заводе, потом слесарем же на автобазе скорой помощи, потом охранником на парковках, дворником. Пил. Уволился или уволили. Снова пил. Попал в церковь «Новый завет». Там, по словам Коляна, три месяца адаптации, затем полгода реабилитации — ни алкоголя, ни сигарет. Колян задержался там на два с половиной года, после чего ушёл, напился в первый же день свободы и чуть было не замёрз. Спас кладбищенский сторож, который вызвал скорую.

У Коляна есть взрослая дочь, давно живёт в Екатеринбурге. Шесть лет он жил «с одной женщиной», но она потом в Екатеринбург уехала с другим. Разбежались. Жить стало негде. Ту «женщину» он до сих пор помнит. хотя, признаётся, «любви не было, была привычка, потом привязанность». После той, говорит, со многими женщинами «отношения имел». Кошек обожает, а вот собак — не очень. Хотя была у Коляна собака в Бершети, Найда:

— Её я любил.

Запасной вариант — «на крайний, самый крайний случай», как говорит Колян — это церковь. В «Новый завет» он может вернуться в любое время. Но не хочет. Объясняет:

— Баня, одежда, еда — с этим там всё отлично. Помогают на работу устроиться. [Но] это как вторая тюрьма (Колян отсидел за кражу. — Прим. ред.). За территорию выйти нельзя первые три месяца. Если вышел — до свидания. Надо читать Библию. [Надо] чтобы от алкоголя, от курева отошёл — иначе выпнут.

Сейчас, говорит Колян, он свободен:

— Я никому не нужен, но меня всё устраивает. Куда хочу, туда и иду. Здесь есть одно большое «но» — ни крыши над головой, ни постоянства. Но мне так лучше. Я ни от кого не завишу, и от меня никто не зависит.

Признаётся:

— Я вообще-то закрытый человек. Вот, душу тебе открыл…

С едой, по его словам, проблем нет: город большой, магазины выкидывают, всем хватает. Правда, там сейчас «свои люди», подтверждает он слова Бориса. Их бродяги называют «домашними»: звонят, договариваются с теми, кто вывозит на помойки еду, и лучшее забирают себе.

— Но нам они тоже оставляют, — замечает Колян. — Бывает, могу покушать такое... К нам иногда приходят люди из того большого дома и удивляются. Говорят, что они на свою зарплату себе такого позволить не могут.

Колян считает себя протестантом, не курит и планирует прожить до 85 лет. Хотя он мог бы не дожить и до сегодняшнего дня — не раз попадал в больницу в «бессознательном состоянии». Всякий раз выручали добрые люди и скорая помощь. По мнению моего собеседника, это не случайность, а закономерность.

Тем временем наступила глубокая ночь. Закинутый в костёр дверной косяк почти догорел, звуки города утихли, собаки перестали лаять и выть, а вот крысы разошлись не на шутку и второпях перестали огибать мои башмаки. Бутыль опустела. Пора спать. Должен признаться, я не совсем погрузился в быт моих новых знакомых. Не смог. Пренебрёг чистой простынёй и теплом труб. Нашёл место почище и устроился в спальнике метрах в 15 от центра событий. Рюкзак с трудом запихал в спальник. Крысы, воры... Мало ли.

«Мир твоему дому»

Проснулся раньше всех. Как обычно. Сходил за хворостом, разжёг костёр. Дождя нет. Матрас на трубах. Под одеялом кто-то сопит. Может быть, Колян. А может, Борис объявился. Не знаю. У костра хорошо. Крыс не видно. Притомились. И опять этот запах…

Через полчаса из-под одеяла показался Борис.

— Привет! Не замёрз?

— Привет! Да нееет. У меня там грелка.

С этими словами Борис приподнимает одеяло, под которым — лохматая голова Коляна. Хм... Пришёл-таки ночью. И как они умудряются ходить здесь впотьмах?

Пока Боря качает помпой (да, у них есть 10-литровая бутыль с родниковой водой и помпа) воду в чайник, Колян, лёжа, попивает кокосовый сок из коробки. По утрам его тошнит. Чтобы прошло, надо выпить спиртного и дать волю рвотным позывам. Чем быстрее, тем лучше. Пока Колян разводит в пол-литровой пластиковой бутылке воду и содержимое маленького стеклянного флакона, Борис кипятит воду в чайнике на костре.

— Старый, — Борис обращается к Коляну. — Надо стаканы помыть. А, нет, вот чистый есть. Где-то сахар был. И сгущёнка.

Борис даёт мне «чистый» стакан, растворимый кофе, сахар, ложку, сгущёнку. Протирает футболкой всё ту же розовую кружечку из кукольного набора. Она — для изготовленного Коляном «коктейля». С завтраком не задалось. Принесённые мною и недоеденные вечером хлеб и колбасу мы прятали под матрас, но хлеб крысы стащили. А вот колбасу не тронули.

—Да потому что там мяса теперь процента два. Даже крысы не жрут, — рассуждает Борис.

На матрасе сушатся окурки. «Чебоксары» — так их называет Колян. Вероятно, производное от «чебоны». Предлагаю свои сигареты, пусть «чебоксары» подсохнут. На часах половина восьмого утра. Пора. Колян пойдёт сдавать припрятанный вчера металлолом. Борис должен успеть к половине девятого занять очередь у мусорных бачков на заднем дворе ближайшего супермаркета. А меня ждёт душ и навязчивое, спонтанное ощущение «того самого запаха». Оно не оставляет меня и сейчас. Как и мысли о свободе. О свободе без запаха.

— Мир твоему дому, — доносится вслед.

Не знаю, что ответить. Поднимаю руку в прощальном жесте.