«Сей город будет соженъ»: вспоминаем о большом пожаре 1842 года, уничтожившем половину Перми за несколько часов

14 сентября 1842 года пожар спалил почти половину существовавшего тогда города. Это район, ныне расположенный от Комсомольского проспекта до Островского и от Монастырской до Екатерининской. Дома и государственные здания превратились в пепел за несколько часов, а на месте поджога нашли записку с угрозой «Сей город будет соженъ». Вспоминаем, как всё происходило на основе записок очевидца.

Страшный 1842-й

1842 год можно назвать годом пожаров. Трагедии в Перми предшествовал ряд пожаров: в мае трое суток горели Новоусольские промыслы, в июле сгорели 200 зданий в Троицке, в августе в казанском пожаре погиб центр — 1317 зданий и 9 церквей.

В основе всех современных краеведческих очерков лежит рассказ очевидца, которым стал историк того времени Дмитрий Дмитриевич Смышляев — сын купца и бывшего городского головы Дмитрия Емельяновича Смышляева. В их доме ныне находится библиотека имени Пушкина на Сибирской.

Младший Смышляев застал пожар будучи 14-летним подростком, мы восстановим ход событий на основе его воспоминаний, опубликованных в «Пермских губернских ведомостях» в № 48 за 1866 год.

Итак, 1842 год, города в России горят. После череды разрушений в других регионах пермяков охватил страх за свой город. «Весь город был в напряженно-тревожном ожидании», — пишет Дмитрий Смышляев.

В первых числах сентября стали ходить слухи, что в разных местах города находят анонимные записки, в которых неизвестный предупреждает о том, что 14 сентября город Пермь будет выжжен. По воспоминаниям Смышляева, часть пермяков охватила паника, многие по ночам вывозили лучшие вещи за город. Другая часть жителей была уверена, что даже если пожар и начнется, то пожарные и жители города будут в силах его потушить в самом начале.

Горожане организовали дневной и ночной патруль, в котором участвовал и юный Смышляев. Как-то он оказался свидетелем тушения забора. Очевидцы утверждали, что его доски были вымазаны каким-то горючим веществом, поэтому он и загорелся. Забор потушили, а рядом нашли еще пятна вещества и вырубили их топором. После этого стали распространяться слухи, что поджигателей много, заборы осматривали и вырубали подозрительные пятна.

В субботу, 12 сентября, Смышляев услышал звук колокольного набата. Откуда-то со стороны Александровской больницы валил дым. Оказалось, что горит столовая в отделении кантонистов. Пожарные и жителей тогда остановили пожар. Где точно располагалась школа, источники не сообщают. Известно, что здание находилось на окраине Перми.

Город потонул в огне

Как вспоминает Дмитрий Смышляев, утро 14 сентября было солнечным.

«Солнце так приветливо облило Пермь своими теплыми лучами, такою жизнью наполнило воздух, так сладко защебетали птички на деревьях, что трудно было видеть в этом предзнаменование чего-нибудь недоброго, — пишет историк. — Пермяки, несмотря на тревожные ожидания свои, толпами повалили в церкви праздновать Воздвиженье Честного и Животворящего Креста... О, как многим из них памятно это прекрасное утро! Едва народ успел наполнить церкви, как благовест во-вся смешался со зловещими монотонными звуками набата. Нет надобности говорить о том, что никто уже не сомневался в беде, грозившей городу, и все вне себя бросились по своим домам — спасать, что еще можно спасти».

Мать мальчика и его няня выставили иконы на окнах дома и бросились собирать вещи из сундуков. Часа через два телеги были забиты вещами, и семья Смышляева, как и многие другие семьи, выехали за город. Как вспоминает историк, многие рыдали, держали иконы на обозах и молились.

«Обоз наш потянулся на канатную фабрику (ориентировочно, район Архиерейки. — Прим. ред.), находившуюся в полуверсте от города. Мы приехали наконец к месту назначения, разгрузились и отправили экипажи обратно».

На горизонте горела Пермь. Как Смышляев узнал позже, зарево пожара было видно даже в Оханске.

«Наступила ночь; страшное зарево заиграло на небе, и город весь потонул в огне... — пишет Дмитрий Дмитриевич. — Между бульваром и нашею фабрикою всё пространство загорелось огнями костров, и, как днем, можно было видеть жителей, выехавших в поле из города с их имуществами».

А пожарные напились...

За городом и на берегах Камы и Егошихи разбили лагеря для тех, кто потерял жилища. Люди, несмотря на холода, жили на бивуаках и с котомками.

«Мне хотелось взглянуть, что делается в этом лагере, и я присоединился к кучке любопытных, отправлявшихся туда же, — пишет Смышляев. — Сердце поворачивается, когда я вспомню то, что видел в эту ночь! Было не до церемоний, не до поддержания собственного достоинства — аристократы, перемешанные с плебеями, кого в чем застал пожар и что на ком уцелело во время общей суматохи, в беспорядке бродили между грудами спасенного в самом жалком виде имущества. Раздавался крик голодных и напуганных детей, стенания и вопли взрослых, из которых многие лишились последнего, бабы голосили на разные тоны... все измученные, убитые горем, с мыслию о котором еще не успели свыкнуться... Не дай Бог быть свидетелем в другой раз подобной сцены!»

В день пожара отец юного Дмитрия, купец и бывший городской голова Дмитрий Емельянович Смышляев, вернулся с Нижегородской ярмарки и застал город горящим. Он навестил свою семью в загородном доме и бросился тушить свои дома, но они уже были объяты огнем.

Смышляев вспоминал о неадекватном поведении людей в состоянии стресса.

«Покойный Василий Васильевич Парначев рассказывал впоследствии, что, проходя на другой день часу в десятом утра мимо большого нашего дома, он видел, что солдаты пожарной команды, присланные <...> по просьбе отца моего для тушения пожара, разбили двери подвала, вытащили ящик шампанского и перепились... Двое из них отбили горлышко у бутылки и, потешаясь тем, что нагретое вино било вон, поочередно вливали его со смехом и ругательствами друг другу в рот; их товарищи давно спали мертвецким сном, подвергаясь опасности сгореть вместе с домом. Кто их спас — не знаю; но инструменты, с ними бывшие, действительно сгорели... <...> Не одна такая безобразная сцена разыгралась в эти несчастные для Перми дни».

«Сей город будет соженъ»

В результате пожара в Перми погиб центр города, сгорело 300 зданий, среди них старейшие дома на площади у Петропавловского собора и Петропавловской улице — губернаторские дома, дом Смышляева, дома Походяшина, здание думы, казармы, мужская гимназия, почта, аптека, горное правление. В пожаре погибли редкие книги, архивы и музейные материалы.

Жители города, чьи дома сгорели, временно оставались в лагерях на окраине города, пока городское начальство не предоставило им бесплатные квартиры в уцелевших домах.

На другой же день было возбуждено следствие. 15 сентября 1842 года пермский губернатор Илья Огарев написал распоряжение о проведении следствия по делу о пожаре в Перми. Этот документ хранится в Государственном архиве Пермского края, фото которого любезно предоставил 59.RU Пермский архив, а также другие иллюстрации для этого материала.

Поводом для возбуждения дела послужила записка, найденная на месте предполагаемого поджога. На ней были написаны слова: «Сей город будет соженъ».

В Пермских губернских ведомостях 1842 года, отсканированных и опубликованных Пермской электронной библиотекой, нет ни одного упоминания о событиях тех дней. Но газета тогда больше походила на листовку с объявлениями и указами и лишь позже обрела новостной формат.

Причины пожара до сих пор не выяснены до конца. Была создана «Пермская комиссия, учрежденная для установления причин пожара в Перми». По делу привлекалось много подозрительных людей: с просроченными паспортами и билетами, крестьяне, без документов приехавшие перед пожаром в город. В итоге расследования объявили, что поджог совершил мастеровой кунгурского уезда Михайло Семенов Старков. Якобы свидетели слышали, как он сказал, что «в Перми он сделал худо». Но сам Старков утверждал на допросах, что говорил только о краже вещей во время пожара. Мастерового приговорили лишить всех прав состояния и доброго имени, на площади через палача наказать кнутом и сослать на каторжные работы.

Также обсуждалась версия о том, что город подожгли ссыльные поляки, известные своим бунтарским характером.

Свое мнение по поводу поджога в более поздние годы высказал и сам очевидец тех событий Дмитрий Смышляев, но оно противоречиво:

«Если допустить справедливость общей уверенности, что пожар 14 сентября произошел от поджога и имел связь с подброшенными записками, то на этот предварительный пожар 12 числа (имеется в виду пожар в столовой кантонистов) должно смотреть как на удостоверение со стороны поджигателей в том, что предсказанное ими непременно совершится. И здание выбрано было ими для этой цели именно такое, от которого огонь не мог далее распространиться, — здание, стоящее особняком и притом пустое. Что же за надобность была им предостерегать жителей и советовать принять меры к сохранению имущества, если уже они задумали недоброе дело истребления города? Признаюсь, это для меня, как и для всех пермяков, неразрешимая загадка».

С другой стороны, Смышляев замечает, что по его наблюдениям, город загорелся с двух противоположных сторон одновременно, что больше указывает на поджог: шел от Екатерининской улицы, переместился на Пермскую и направился к Петропавловскому собору, в то время как на Егошихе загорелась мельница.

«Довольно трудно судить о причинах описанного бедствия, хотя, конечно, более вероятия, что оно произошло от злонамеренности», — пишет пермский историк.

После пожара

Пожар повлиял на изменение внешнего вида города. Центр переместился из района рядом с Петропавловским собором на улицу Сибирскую и начал массово застраиваться. Погорельцы получили пособия от царя Николая I и местных властей. Также им выделили ссуды на строительство, новые дома старались возводить из камня.

Ранее мы рассказывали об истории пермских особняков и их хозяев.