Журналисты из Германии собираются снимать фильм про умирающий Кизел. Вот его герои и образы

Кизел — бывший шахтёрский город на севере Пермского края. Он умирает. Уже почти 60 лет умирает. Медленно сошла на нет добыча угля. Не спеша, без паники уменьшилось на три четверти и продолжает убывать население. Незаметно рушатся необитаемые и пока ещё жилые дома, заброшенные производственные корпуса. Старые голые отвалы горных пород и шахтные воды исправно обеспечивают многократное превышение ПДК кислот и солей тяжёлых металлов в реках Кизеловского угольного бассейна.

Здесь всё на виду. Можно просто прогуляться по улицам и запросто поговорить по душам с первым встречным, который может оказаться бывшим шахтёром, для которого город уже мёртв, будущим гражданином США, которому не терпится уехать отсюда как можно дальше, инфантильным бездомным, показательно оптимистичным местным депутатом, отчаянным предпринимателем, уверенной в себе сварщицей с модельной внешностью или влюблённой в свой город школьницей. Журналист медиапроекта «Четвёртый сектор» (21 августа 2021 года признан НКО, выполняющим функции иностранного агента) провёл в Кизеле три дня по просьбе коллег из Германии. Они хотят снять документальный фильм о городе и попросили подыскать героев фильма среди местных жителей.

По железной дороге в Кизел из Перми не добраться. Или добраться, но непонятно как. На сайте РЖД есть расписание электрички Пермь — Кизел, но при попытке купить билет выскакивает информация о том, что прямого сообщения Пермь — Кизел нет. Пришлось трястись на автобусе. Может, оно и к лучшему. Автобус ближе к действительности. Он проезжает через все населённые пункты, часто останавливается. Пассажиры постепенно меняются. Меняются их одежда, поклажа, говор. Позвоночник постепенно привыкает к особенностям местных дорог. Пять часов — и вы на месте.

Ни разу здесь не был. Знакомых нет. Коллега из Перми заочно познакомила с местной жительницей Катей. Она согласилась помочь сориентироваться на месте. Катя оказалась не просто прекрасным гидом. Её личная история достойна отдельной публикации. Но об этом позднее.

Пенсионер Рамиль, развалины завода и ненастоящий индеец с настоящим топором

Прямо с «корабля» направляемся к нашему первому герою, коренному кизеловцу, пенсионеру Рамилю, о встрече с которым договорилась Катя. Здесь всё рядом, идём пешком. Безлюдно, пасмурно. В лучшие годы здесь жило более 60 тысяч человек. Однако с 70-х годов прошлого века численность населения неуклонно снижается. Сейчас кизеловцев меньше 15 тысяч.

Сегодня воскресенье. На улицах почти никого.

Вот и кирпичная пятиэтажка. Здесь живёт Рамиль. Меня ждали, но с опаской. Ни с того ни с сего звонят, просят о встрече. Вваливается неизвестный с фотоаппаратом и диктофоном. Непонятно. Хозяин пытается понять, кто я и зачем. Показываю удостоверение. Долго изучает, читает вслух.

— Мне это, конечно, ни о чём не говорит, — начал было Рамиль.

Понятно. Пора перехватывать инициативу. Коротко объясняю, что мы не будем никого критиковать, призывать и прочее. Интересна только его, Рамиля, жизнь.

Он родился здесь в 1950 году. Папа местный. Мама — спецпереселенка из Ивановской области. Из семьи кулака. Окончил школу, выучился на электрика в местном техникуме, попал по распределению в Челябинск, отслужил в армии, где выучился на авиамеханика, немного поработал на военных аэродромах в Перми и на Севере, а в 1971-м вернулся в Кизел.

— Здесь было всё, — рассказывает Рамиль, — была стабильная работа. Можно было уехать в другой город, но зачем? Здесь всё было хорошо.

На работу в шахту его не взяли из-за плохого зрения. Пошёл на ремонтно-механический завод при шахтах. Там проработал 35 лет и дослужился до начальника производственного отдела. Под сокращение попал в 2002-м, не доработав до пенсии. Шахты уже не работали, завод был не нужен. Пошёл на завод, где производили мостовые краны, но и тот вскоре приказал долго жить из-за отсутствия спроса на продукцию. До пенсии оставалось три с половиной года. Дорабатывать пришлось на ремонтно-механическом заводе в Березниках, в 80 километрах от дома. Снимал квартиру. В Кизел, к семье, приезжал только на выходные. Потом уже на пенсии не сиделось. Пошёл мастером производственного обучения в местный политехнический техникум, где проработал ещё пять с половиной лет.

К положению дел в Кизеле Рамиль относится философски:

— Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Это естественно.

Однако, по его мнению, в любом месте можно наладить производство чего-то, что будет нужно людям, что будет пользоваться спросом и даст возможность нормально жить. Нужны грамотные инвесторы, и они, считает пенсионер, обязательно найдутся. Не может быть, чтобы не нашлись.

— А, может быть, зря я вам всё это рассказал? Я не боюсь, но вдруг потом аукнется? — спохватывается собеседник. Попытался успокоить.

Спокойной тебе старости, Рамиль.

На сегодня интервью хватит. Дело к вечеру. Надо позаботиться о ночлеге, побродить по городу, осмотреться. Если получится, съездим к развалинам завода, которые виднелись вдали при въезде в город.

С жильём также помогла Катя. Однокомнатная квартира со всем необходимым — моя на три дня и две ночи, за 500 рублей в сутки. Очень неплохо. И вид из окна что надо. Настраивает на трудовые подвиги.

Выгрузил из рюкзака всё лишнее. Пора прогуляться, пока светло.

Здесь такое не убирают. Зачем? Вам мешает? Нет? И нам не мешает. Стоит себе.

Идёт оптимизация муниципальных культурно-досуговых учреждений города, реорганизация МБУ «Дворец культуры» — присоединение к нему культурно-досуговых учреждений районных посёлков. Новое штатное расписание, понятное дело. Тем, кто последние 15 лет прожил на Луне, нелишним будет пояснить: оптимизация у нас — это секвестирование определённых статей бюджета, ликвидация части структурных единиц и сокращение персонала с требованием сохранить результаты деятельности подведомственных учреждений на прежнем уровне. Иным словами — меньше кормить, больше доить.

Муж Кати Алексей согласился свозить нас на развалины завода, которые виднелись вдали при въезде в город. Это обогатительная фабрика, которую начали строить в 1934 году, но так и не запустили. В начале Второй мировой войны сюда эвакуировали Киевский станкостроительный завод. После войны здесь был машиностроительный завод. А сейчас?

По дороге Катя с мужем предупредили, что это частная территория. Хозяин — мужчина серьёзный, а сторож лют. Договорились о том, что они подождут меня за «воротами», а я уж как-нибудь сам.

Развалины, ржавый лесовоз, горка покрышек, кучка горбыля, огромный добродушный пёс на цепи («Играть! Играть!») и, конечно же, решительно надвигающийся охранник.

— Вы что-то хотели?

— Почему же хотел? Хочу. Хочу поснимать развалины.

Дальше страж сообщил, что это частная собственность, что хозяин... полиция...

— Здесь нельзя находиться посторонним. Зачем ты снимаешь? Снимать тоже нельзя.

— Режимный объект?

— Да, режимный.

— Что-то неважно он охраняется. А что тут, кстати, кроме развалин?

— Техника тут, имущество…

— Ну хорошо. Тащи документы, своё удостоверение. А то я даже не знаю, кто ты. Вышел какой-то мужик… У меня вот есть удостоверение. Показать? (Продолжая ходить и снимать.).

— Документы у хозяина.

— Вот видишь. Откуда мне знать, чья эта собственность и режимный ли это объект. А развалины красивые. Много их у вас. А ведь раньше здесь люди работали, шум стоял. Даже не верится.

— Да тут всё развалилось, работы нет …(вообще никакой). Я тут вот смотрю, чтобы не растащили всё на металлолом. Платят копейки…

Поговорили о массовом исходе жителей, о реках, рыбу из которых есть нельзя, о повсеместном воровстве, пьянстве.

Интересно всё-таки, что же тут охраняют? Неужели действительно ржавые трубы и балки?

На обратном пути из развалин на меня внезапно выскочил ненастоящий индеец с настоящим топором. Пришлось поднять руки вверх и заверить аборигена в том, что я мирный бледнолицый.

— Да вы не бойтесь, — успокоил меня воин. — Мы тут с Димкой играем.

— А Димка жив ещё? Димкааа!

— Да жив, жив. Пока.

И умчался в развалины, размахивая топором. Беги, Димка. Пора возвращаться.

Пошёл другим маршрутом, чтобы побольше увидеть. И не зря. Прошёлся по скверу шахтёров. Посмотрел скульптуру. Красивая. Не то что эти монохромные изваяния, к которым мы привыкли. Такое, конечно, лучше с утра смотреть, а не на сон грядущий. Ну уж как получилось.

Закат, под окном пьяные мужики громко договариваются собраться через полчаса у какого-то Лёшки. На тротуаре у дороги встретились две компании. Громко разговаривают. Не знающему русский язык человеку может показаться, что ругаются. Но нет. Они рады друг другу. А днём была тишина. Странно. Завтра же понедельник. На работу же. А, ну да…

Бездомная Лена, пеший путь до шахт и мечты школьницы Карины

Второй день в Кизеле. Сегодня надо попасть за реку Кизел, в посёлок Шахты, найти отвалы, поискать заброшенную шахту и, главное, пообщаться с местными жителями.

Проходя мимо очередного заброшенного дома, заметил выходящий из оконных проёмов дымок. Надо бы посмотреть, кто там.

Под ногами хрустят стекло и обломки кирпичей. Небольшой костерок из щепок и картонных обрывков. Женщина в синей куртке и накинутом на коротко стриженную голову капюшоне.

— Привет.

— Здравствуйте.

— Греешься?

— Ага. По утрам особенно холодно.

— Ну, давай ещё дровишек пособираем тут, я тоже погреюсь.

— Да не, ты чего. Не марайся. Я сама насобираю. Вот эту картоночку можно положить.

Разговорились. Это Лена. Ей 48 лет, и она нигде не живёт. То есть живёт везде, где получится. Приехала в Кизел с родителями совсем маленькой. Окончила здесь школу, потом выучилась на повара-кондитера. Вышла замуж. Хотела ребёнка. Даже приготовила детскую коляску, кроватку, одежду. Но забеременеть не получалось. Муж умер в 25-летнем возрасте от рака крови. Не так давно умерли родители.

— Отец у меня красавец был. На морфлоте служил, — рассказывает Лена. — Ты бы видел, какой он в форме красивый на фотографии! Во! Мужчина. Это мой отец! Он до капитана дослужился. Однажды в отпуске с моей мамочкой познакомился. А она такая красивая была, с косичками, молоденькая. Ей 18 лет было. Потом отец на шахте работал. У них там обвал был. Братская могила. Отец один из бригады в живых остался.

Была старшая сестра, но и её нет в живых. Убил муж-наркоман. Как рассказала Лена, убивал, рубя на куски, на глазах у трёхлетней дочери. Сестра работала в больнице старшей медсестрой, и муж требовал, чтобы она приносила ему наркотические препараты. Она приносила. Всё больше и больше, пока не случилась трагедия. «Так и похоронили. По кускам».

Последнее место работы Лены, по её словам, — ЖКО. Контора закрылась, всех сократили. Чуть больше года назад у Лены сгорел дом. С тех пор моя собеседница скитается по знакомым, а чаще — по подъездам и заброшенным домам. Особенно тяжко приходится зимой. «В каждом подъезде свой боксёр. Бьют, выгоняют».

— Я тебе рассказываю, рассказываю... А сама так жрать хочу (Смеётся.). Что, копеечки-то нет? Маленько, чекушку бы. Я знаю, где продают.

— Да сейчас схожу, куплю сам. Где тут магазин у вас?

— Да ты чего! Какой магазин! Там дорого. Я знаю, где купить.

— Не переживай, хватит.

— Может, тогда и хлеба?

— И хлеба. Будь здесь.

— А ты точно вернёшься?

— В смысле? Я же сказал — до магазина и обратно.

— А я тут пока дров насобираю, чтобы костерок у нас был. Ты только не обмани меня, ладно?

Купил яблок, хлеба, колбасы, «чекушку», газету вместо скатерти. Лена делает себе бутерброд, наполняет пластиковый стаканчик. Повеселела.

— Что дальше-то делать будешь?

— А хрен его знает. Вечно гонима. Нигде не присесть, не призадуматься.

Прощай, Лена. Коротких тебе зим.

Похоже, в Шахты ничего не едет. Придётся идти туда пешком. Всё время в гору. Надо бы подкрепиться.

Вот и кафе. Судя по всему, оно же ресторан. Большая площадь, антураж, танцпол. Через столик от меня — одинокая женщина. Явно никуда не торопится. На всякий случай спросил, как добраться до Шахт. Разговорились. Это Наташа, хозяйка кафе. Поговорили о Кизеле. Наташа убеждена в том, что в городе нет уникальных проблем. Те же бездомные, те же безработица и упадок, что и везде. Просто в маленьком городе всё очевиднее. Да, ей тоже нелегко. Бывает всякое. Даже кафе поджигали. Надо не заламывать руки, а работать. Наташа вызвалась подвезти меня до места. Знать бы это место. «Куда-нибудь вооон туда» называется. Решили, что она перевезёт меня через мост, а дальше уже на своих двоих, куда понесёт.

Стали появляться люди. Мужчина попросил зажигалку. Познакомились. Это Афанасий. Ему 64 года. Родом из Сивы. Жена из Кизела. Познакомились в Перми. Сюда приехали в 1979 году. Работал шахтёром.

— Город процветал. Тут всё было. У меня двое детей здесь родились, — вспоминает бывший шахтёр. С шахты он ушёл в начале 2000-х, когда работа ещё была, а денег на зарплату уже не было. Дорабатывал до пенсии водителем.

Сыновья живут в Перми. Взяли ипотеку, купили родителям однокомнатную квартиру, можно переезжать. Дело, казалось бы, за малым — продать свою «двушку» в Кизеле. Но с этим проблемы. Даже за 400 тысяч никому не надо. В Кизел никто не переезжает. Разве что из соседних, ещё более депрессивных посёлков. Такие покупатели и нашлись — из соседнего Рудничного. Но они ждут жилищный сертификат уже полгода. И Афанасий с женой ждут. Выбора нет.

— Из тех, с кем я работал, из друзей, половины уже нет в живых. С остальными мало вижусь. Этот город для меня умер. Я с ним уже мысленно распрощался.

Прощай и ты, Афанасий, удачи с продажей квартиры.

Хорошо бы поговорить с совсем юными кизеловцами. Вон они! Сидят, хохочут.

— Мы в Березники переезжаем, там больше возможностей. Мыслями я уже не здесь, — рассказывает Кира.

— Будем переезжать туда, где больше возможностей, — дополняет Карина, а потом вдруг признаётся: — На самом деле я не хочу переезжать. Но мои родители против того, чтобы я оставалась здесь. Они говорят, что этот город своё изжил. Они хотят уехать.

Карина слышала, что бездомных собак отстреливают, и хочет это остановить. Она мечтает остаться в Кизеле, устроиться на почту, как мама, и открыть приют для собак.

— Нам скоро должны деньги прийти. Половина принадлежит мне. Я положу их в банк под проценты и на проценты буду содержать приют, — делится девочка. — Это мой дом. Я здесь родилась. Я не хочу, чтобы из моего города все уехали и его забыли. Сейчас все уезжают, всё бросают. Ничего не строят.

Не стал расспрашивать, что за деньги должны прийти. Не моё дело. По словам Карины, её папа работает в железнодорожном депо. Несмотря на то, что у родителей есть работа, своей жизнью здесь они недовольны.

— Представь, что ты уехала, у тебя появилась семья, дети, хорошая работа и вообще всё хорошо. И через много лет ты вернулась сюда. Твои чувства?

— Боль.

Дальше по планам встреча с Катей, которая меня здесь встретила. Надо дотопать до центра.

Кондиционер, триколор, не первой свежести фасад, и сбоку Ленин притулился. Говорят, это первый памятник вождю пролетариата в Прикамье. Говорят также, что кепку Ильичу в руку сунул кто-то из приближённых, перед самым выходом на балкон захваченного большевиками особняка Кшесинской. Под балконом скопилась масса пролетариев, и кепка должна была придать вождю более пролетарский, свойский вид. Однако оратор понятия не имел как это носят, поэтому держал в руке, размахивая ею как символом близости к народу. PR-ход признали удачным. С тех пор Ленин и кепка неразлучны.

Итак, Катя. Мы идём к ней на работу.

Она уникальна уже тем, что вернулась в Кизел, несмотря на то, что до этого прожила в Перми 10 лет и в целом неплохо там устроилась. Выучилась на экономиста в Политехе, но лишь на преддипломной практике поняла, что это не её. Устроилась на Мотовилихинские заводы инженером по организации труда. Всё было хорошо, кроме соотношения зарплата–ответственность. Ушла в колористику и кузовной ремонт. Потом на предпродажную подготовку машин. Работа нравилась, руководство ценило.

Но случилось так, что Алексей, молодой человек Кати, был вынужден вернуться в Кизел ухаживать за больной матерью.

— Бросить Лёху и остаться в Перми... Ну я не знаю. Такой вариант я даже не рассматривала, — делится Катя, — Приехали сюда. Было тяжело. Но потом я поняла, что работы здесь достаточно. Просто люди работать не хотят.

Стала заниматься кузовным ремонтом.

— Я красила [машины], шпаклевала... а заварить не могла, — говорит Катя. — Отучилась на сварщика. Меня официально трудоустроили. Научилась работать с полиэфирной смолой. Больше здесь никто не может (Смеётся.).

Рассказывая о себе, Катя разбирает старую дверь от ГАЗ-66, которую предстоит реставрировать. Такие больше не выпускают. Наблюдаю за ней. С виду хрупкая, женственная. Тонкие пальцы. Красивое лицо.

— Я смотрю на тебя в этом интерьере, в робе и ощущаю некую сюрреалистичность. Возникает вопрос: зачем тебе всё это?

— В смысле? На «шишиге» (ГАЗ-66. — Прим. авт.) я буду ездить в лес. Она такой проходимости! [Очень сильно удивишься]! Мы уезжаем в тайгу в начале августа. На две недели. В прошлом году ездили в Свердловскую область на Кытлым. Потому что там в горе ракета. Ну как я не увижу, если до неё всего 120 километров по тайге? Рукой подать. Там драги. Там платину добывают. Охрана с автоматами.

— Я про стереотипы. Красивая девушка — муж-миллионер — богема — ботекс — лабутены — розовые мишки.

— Богемная жизнь? Было. Но это не моё. Я чаинки называю нифилями. Какой муж-миллионер? Правда, мишки у меня есть. Я им клетчатые кофточки сшила. Где бы я ни жила, со временем моя комната превращается в мастерскую. Я как-то с детства не делю людей на мужчин и женщин. Это глупо — делить человечество по половым признакам. Не существуем мужских или женских обязанностей. Тут же, в Кизеле половина — «пересидки» (бывшие заключённые. — Прим. авт.). Они женщине в компании слова не дадут сказать. Со временем они меня идентифицировали: «Катя — человек». Поначалу я сама немного прифигела, но потом привыкла. Сексизм придумали люди, которые не смогли вовремя и правильно между собой договориться.

Катя гоняет по лесу на шишиге и квадроцикле, участвует в поисках пропавших людей, а иногда берёт мешок, надевает перчатки и идёт очищать от мусора парк возле своего дома, больше похожий на густо заросший пустырь. Человек в своей стихии.

Спасибо тебе за помощь и твою историю, Катя.

Рудоремонтный завод, разочарованный Кирилл и оптимистичный чиновник

Сегодня нам предстоит небольшое пешее путешествие к бывшему рудоремонтному заводу, запущенному в 1942 году. По пути разглядываем следы былого расцвета. Это здание 1923 года постройки. Почти целое. Старорежимные каменщики строили. На совесть.

Возле одного из заброшенных зданий повстречали отдыхающего. Это наёмный работник. Его задача — выковырять из здания все пригодные для обработки доски. 500 рублей в день. У него перекур.

Проходная завода. Ворота закрыты. В сторожке целых два охранника. Не пускают. Сторожат. Что? Кирпичи? Вступаем в перепалку. Грозятся позвонить хозяину. Прошу их сделать это.

Через несколько минут приезжает якобы собственник объекта. Перекинулись несколькими словами. Адекватный мужик, приветливый. Заходим на территорию вместе. Осматриваемся. И всё-таки, что они так рьяно стерегут? Понятнее не стало. Появилось предположение: охраняют там, где ещё есть что растащить на металлолом и дрова.

Когда-то здесь ремонтировали и изготавливали шахтное оборудование. Красиво, монументально.

Возвращаемся в город. Там у меня встреча с Кириллом. Это его друг сдал мне квартиру. Тогда мы познакомились, и он сказал, что собирается эмигрировать. Ему 20 лет. В Кизел приехал с родителями в пятилетнем возрасте — надо было ухаживать за бабушкой и дедушкой.

У папы строительный бизнес. Получает подряды в Губахе, Березниках. Сам Кирилл много путешествует, ищет себя и своё место в жизни. Попробовал пожить и поработать в Питере, открывал своё кафе в Перми. Всё не то.

— Всё какое-то однотипное, серое, — говорит Кирилл. — Хочется найти своё дело, настроиться, достичь каких-то высот. Здесь я не знаю, чем заниматься. Я вообще пока не знаю, чем хочу заниматься.

Продолжить поиски своего призвания молодой человек решил в США. Поступил там в английскую школу, получил визу, продал машину и положил деньги на долларовый счёт. На первое время хватит. Потом Кирилл рассчитывает найти работу, чтобы оплачивать учёбу. А потом, если всё получится, останется там.

— Мне не нравится здесь жить, мне не нравятся люди, не нравится этот вечный мусор, климат. Я хочу уехать туда, где чисто, тепло, где приветливые люди, где у меня будет интересная работа.

— Представь, что у тебя появилась волшебная палочка. И ты можешь здесь всё преобразить.

— Нет, всё равно не то. Маленькие городки есть и в других странах. В той же Швейцарии, например, можно жить на берегу озера... Можно найти место.

— Ну так у тебя же волшебная палочка! Вот твоё место. Сделай тут озеро и всё что угодно.

— Нет, не то. Тут можно сделать всё идеально, но люди! Очень скоро они всё изгадят и сломают. Они не перестанут пить и так далее. Я думаю, здесь [в России] ещё многие годы ничего не изменится. Ладно бы у нас ещё правительство как-то старалось, принимало адекватные законы. Сделаешь озеро — утром придут из налоговой. Заделаешь яму — в суд подадут. В общем, меня здесь ничего не держит.

Младший брат оканчивает школу через четыре года. К тому времени Кирилл хочет понять, сможет ли и пожелает ли он оставаться в Америке:

— Вот мне надо за четыре года сделать всё, чтобы я мог их забрать отсюда к себе. Это моя ближайшая цель. Не знаю, получится или нет, но я постараюсь.

Да уж. Придётся очень постараться. Уверенность в себе — половина дела. Успеха в твоей затее, Кирилл.

Времени осталось немного. Надо успеть сходить куда-нибудь ещё. По дороге встретил мою вчерашнюю знакомую Лену с другом. Весёлые. Потеплело, жизнь налаживается.

Обнаружил «парк аттракционов». У входа — вросший по щиколотку в асфальт то ли Гулливер, то ли Колумб с тяжёлым взглядом. Чтобы попасть на аттракционы, надо пройти между его ног. Неприятное ощущение. Судя по натоптанным ложбинкам на асфальте, посетители в большинстве своём стараются обойти фигуру справа или слева.

На правой ноге исполина перечень того, что строго запрещено. Табличка на левой гласит, что объект находится «под». Вижу, что не «над».

Из работающих аттракционов в парке только пластиковая горка для малышей и скамейки. Остальные пять — а это разновидности каруселей — выглядят давно законсервированными.

И ещё одна табличка на здании в парке. Выглядит как новенькая. Здесь тоже про «строго запрещено» и угрозы: «За данные деяния предусмотрена ответственность в виде штрафа от ____ до____, либо административный арест на срок до 15 суток». Нужное вписать?

В парке, на лавочке, я (как обычно — случайно) встретил своего последнего в этой поездке собеседника. Им оказалось лицо официальное. Александр Рыкачев, депутат гордумы, директор МБУ «Культура и спорт» г. Кизела.

В неофициальной беседе и обстановке Александр сказал, что не считает атмосферу в городе депрессивной. Да, многие уезжают, потому что нет работы. Остаются патриоты, которые любят Кизел. На город обратили внимание правительство Пермского края, новый губернатор Максим Решетников — он приезжал сюда несколько раз, и это де вселяет надежду. В должность вступил новый, молодой глава района Андрей Родыгин. Раньше он работал главным архитектором и знает все проблемы Кизела. Он никогда не остаётся в стороне. И так далее, и всё в том же духе.

Александр родился в Кизеле. Здесь живёт его семья. В 1985-м он вернулся из армии. Три года работал на заводе при шахте «Широковская». Потом — 10 лет крепильщиком на шахте «Северная». В 1998 году попал под сокращение. Кто-то стал работать вахтами, кто-то уехал насовсем, кто-то начал спиваться, а кто-то пошёл учиться, получать новую профессию, вспоминает Александр. Про себя говорит:

— Я не сидел, ездил, искал работу.

Закрытие шахт депутат считает большой ошибкой правительства.

— Как насчёт ваших детей? Вы хотите чтобы они остались здесь?

— Давайте я на эту тему пока промолчу, потому что что-то сказать, принимать какие-то решения...

— Решать им?

— Я думаю, что да. Единственное, что в Перми надо решать проблему с жильём.

— Но вы хотите, чтобы ваши дети уехали? Честно.

— Этого многие хотят. (Пауза.) Мы планируем.

По-моему, два последних слова — это и про патриотизм, и про цену внимания губернатора, и про веру в молодого понимающего главу района. Это про всё. Спасибо за искренность.

Правда, в конце разговора Александр сказал, что пока не даёт своего согласия на публикацию интервью.

— Да что же вы все так боитесь! — проворчал я, выключая диктофон.

— Что вы имеете в виду конкретно? Что за слово «бояться? — взвился мой собеседник. — Давайте так: я забираю свои слова обратно. Пишите всё, что я сказал. Я за свои слова отвечаю.

Ну и славно. Моё время в Кизеле подошло к концу. Давайте помянем:

• железоделательный завод;

• Драматический театр;
  

• Кизеловский лесхоз;
  

• макаронная фабрика;
  

• молокозавод;
  

• мебельная фабрика;
  

• угольные шахты;
  

• фабрика химчистки и крашения одежды;
  

• ресторан «Урал»;
  

• мясокомбинат;
  

• ремонтно-механический завод;
  

• рудоремонтный завод;
  

• кинотеатр «Россия»;
  

• хлебокомбинат;
  

• обогатительная фабрика/станкостроительный завод;
  

• стекольный завод;
  

• «Кизелшахтстрой»;
  

• сталеплавильный завод;
  

• швейная фабрика.
  

Пора домой. Прощай, Кизел. Хороших тебе воспоминаний и сладкой дрёмы.