С какими травмами возвращаются с войн. Истории одного солдата и одной семьи из Перми — с комментариями психоаналитика

В этом тексте вы прочитаете истории двух людей — молодого человека, вернувшегося со спецоперации на Украине, и дочери военного, прошедшего вторую чеченскую войну. Герои поделятся своими переживаниями и мыслями о прожитых событиях, а пермский психолог-психоаналитик, психотерапевт Николай Стрелков объяснит, почему психика определенным образом реагирует на сильный стресс, и даст рекомендации, как справиться самому и помочь близким пережить ужасы военных действий.

Психоаналитик Николай Стрелков сразу разделяет: по возвращении человека с войны может быть два сценария развития событий. В первом случае — если человек понимал, зачем он поехал на фронт и зачем была война, был идеологически готов, имел в достаточной степени здоровую, зрелую психику, то спустя примерно полгода всё нормализуется.

Во втором случае — если нет достаточной идеологической подоплеки, а психика незрелая, как часто бывает у молодых и даже у отправляющихся добровольно, человек не сможет самостоятельно справиться с пережитыми событиями. Вернувшись, он может столкнуться с тем, что события, которые были там, расшатывают его несильно структурированную внутреннюю часть мира.

Психотерапевт говорит, что люди, пережившие войну, могут столкнуться с глубочайшей депрессией, закрыться в себе и чувствовать скуку.

— У меня были такие клиенты, участвовали в чеченской кампании и рассказывали, что там очень всё ярко. Всё время находишься на острие, а здесь всё блекло и неинтересно. Они более-менее адаптировались, но не всем это удается, — делится историей из практики Николай.

На фоне депрессии и пережитых событий, рассказывает специалист, у людей появляется ощущение бессмысленности и выраженные суицидальные тенденции.

— Кроме депрессии, люди становятся очень агрессивными, — продолжает психоаналитик. — У них постоянное ощущение опасности, при этом они имеют некую обиду: «Мы там рисковали, мы там умирали, а вы тут сидели, ничего не делали!» У них есть агрессия по отношению к мирным жителям, и из-за психотравмированности снижается возможность контроля импульса. У них на автомате выскакивают ассоциации, что сейчас что-то происходит ужасное, и они начинают действовать очень резко и совершенно некритично. Из-за сниженного порога возможности сдерживать свое раздражение, [все свои эмоции] они выливают наружу. И от этого начинают страдать совершенно неповинные люди, по отношению к которым может быть проявлена немотивированная, но очень жесткая, гипертрофированная агрессия.

Справиться с пережитым стрессом самостоятельно, по мнению Николая Стрелкова, можно только со здоровой психикой. В других случаях психотерапевт рекомендует обращаться к специалистам.

— Война — это очень стрессовое событие в жизни человека, потому что там происходят те вещи, которые для любого живого существа являются угрожающими, — отмечает психоаналитик. — В первую очередь в физическом плане. Постоянная угроза жизни держит человека в чрезвычайно стрессовом напряжении.

Антон (имя изменено. — Прим. ред.) был полевым поваром и в начале спецоперации, в феврале, оказался на российско-украинской границе под Белгородом.

О службе до февральских событий молодой человек вспоминает с улыбкой, рассказывает корреспонденту о солдатских буднях и товарищах. Во время учений распорядок дня полевого повара был такой:

— У тебя график — в четыре часа встал, утра. Темнота, свету нету. У нас, знаешь, была шапка-ушанка, и здесь вот такой козырек, — показывает на голову Антон. — У нас были телефоны кнопочные, а мы брали на телефоне фонарик и вставляли сюда. Готовили так утром и вечером. У тебя две палатки. В одной весь инвентарь кухонный: посуда, блюдца, кастрюли. Берешь этот инвентарь, идешь к плите [в другой палатке], на плиту всё ставишь. Потом за водой, с ведрами идешь, наливаешь. И стоишь возле печки. У нас был форсунщик и два повара, я и Якут.

— Якут это прозвище?

— Национальность. Он настоящий якут, — смеется молодой человек. — Он мне сегодня два или три раза звонил.

Антон продолжает рассказывать про распорядок дня:

— Мы вставали, готовили. В четыре готовишь, в шесть или семь нужно отдать завтрак. К тебе приходят с ТВНами. Это стерилизованное ведро, куда накладываешь еду, и люди с ТВНами идут к себе в роту.

С одного учения наш герой переезжал на другое. Как рассказывает молодой человек, они остановились в поле на возвышенности с обзором местности в радиусе 2–3 километров.

Во время передвижения военных, ночью, солдаты патрулировали и охраняли технику и провизию. Антону выпала очередь на ночь с 23 на 24 февраля.

— С четырех или с пяти утра я должен был патрулировать. Вижу, что все получают патроны, бронежилеты. И уже не было сомнений, что будет. В КАМАЗах начали засыпать люди, чтобы отдохнуть, и мне сержант говорит: «Антоха, если тревога будет, разбуди нас». Или в точное время он мне сказал, в 04:50, — задумывается полевой повар. — Время приходит, я говорю: «Товарищ сержант, время. Я разбудил вас». Он одевается: экипировка, шлем, броник.

Антон поделился своими эмоциями в тот момент:

— Знаешь, у меня на все непонятные ситуации идет истерический смех и улыбка. Это как защитная реакция. Я был какой-то веселый. Не знаю, может это как отклонение считается? — смущается молодой человек. — У меня в мыслях было: «Мне сейчас дадут оружие, и я пойду убивать, на моих руках будет кровь. Я буду причастен, я буду убийцей. Как после этого жить?» А после принял такую позицию: я готовлю для людей, для своих товарищей. Я им буду готовить, а что со мной станет — неважно.

Психолог Николай Стрелков объяснил, почему в стрессовой ситуации появляются тревожные мысли и смех.

— Психика, сталкиваясь со стрессовой и трудной ситуацией, ищет варианты как можно адаптироваться. Есть нормальная адаптация за счет осмысления и включения копинг-механизмов — совладания и осознанности. А если не получается [адаптироваться нормально], то в этом случае психика начинает защищаться автоматически. Срабатывают защитные механизмы, они могут быть и патологическими, но помогают справиться с неуправляемым аффектом и тревожащими мыслями. Это может быть смех, обесценивание ситуации или идет изоляция восприятия: я уперся в одно дело, остальное не замечаю.

— Все суетятся, и в один момент тишина, а потом раздаются звуки выстрелов, взрывов. За километров тридцать, наверное, было слышно, — продолжает делиться воспоминаниями Антон, — и это не звуки автоматов, ты их не услышишь, а звуки ракет. Одна ракета, вторая. Это всё видишь, и там такое зарево, как огненный закат. Над нами проносится истребитель. Если двухэтажный дом над палаткой построить, примерно на такой высоте. На нем, понимаешь, оружие, и оно улетает в сторону Украины.

Когда молодой человек наблюдал за военными действиями, в его голове была только одна мысль — всё бросить и уехать к своим родным, где ты в безопасности. Но страха в этот момент Антон не испытывал.

— Находишься там, и думаешь: «Что происходит? К чему это всё?» — задумывается Антон.

По дороге к границе он впервые управлял КАМАЗом и попросил друга снять его на видео.

— Говорю другу: «Запиши, как я КАМАЗ вожу». Не помню, что он у меня спросил, а я ответил: «Я хочу вернуться живым».

Среди военных были разные настроения. Первые, по словам героя нашей статьи, вооружались, как Рэмбо, и были настроены «всех перестрелять». Вторые не понимали, за что они идут воевать, а третьих охватывала паника.

— И такое было. [Одному] из главных начальников сказали, что он едет за ленту (границу. — Прим. ред.). И он говорит, что морально не готов. Блин, ты морально не готов? Там уже воюют во всю, а ты морально не готов? — возмущается Антон.

Смертей Антон не видел, но слышал о погибших от своих товарищей.

— Колонна только заехала в город, и сразу командиру 12-миллиметровой пулей [попадают] в череп. И с командира рядовой или тот, кто сидел вместе с ним, снимает каску, а там мозги вот так вот, — показывает руками Антон. — Он их берет, выкидывает, на себя [надевает] шлем, всё [снаряжение надевает] на себя и поехал дальше.

Молодой человек продолжил вспоминать о погибших товарищах.

— Даже под танком не всегда спасет. Прилетело под корму танка, и человек который там был, погиб. А я с этим человеком на неделе «Урал» прицеплял. В моей роте был командиром отделения, — делится Антон.

Молодой человек переживал только за товарищей, с которыми дружил, и они, к счастью нашего героя, вернулись. С погибшими товарищами солдат не был близок, и ему не хотелось о них вспоминать. А со своими друзьями-сослуживцами сейчас он почти не общается.

— Я думал: «Лишь бы меня не посадили за руль». Если ты заикнешься, что умеешь водить, тебя могли посадить и за ленту отправить, — рассказывает молодой человек. — И, кстати, когда там находишься, с людьми очень тесно общаешься. Вы уже больше, чем друзья.

В рамках психологии стресса такое поведение изучалось, и, по словам психоаналитика, оно вполне естественно.

— Если люди оказались сплоченными в момент, когда им нужно было выживать, то в этом случае автоматически происходит очень мощное эмоциональное сближение. Мозг начинает цепляться за тех людей, которые помогают выжить. Раненых вытащили вместе, от врага отбивались, вместе окоп копали — делали вместе одно дело, которое влияло на их выживаемость. И у тех, кто участвовал в этих процессах, идет очень мощная эмоциональная спайка. Воинское братство, которое сложно потом разорвать. И то, что солдат потом перестал с ними общаться, — это его осознанное решение. И оно, наверное, не очень правильное. Все-таки быть в контакте с теми людьми, которые тебе помогают, поддерживают и понимают, более правильно.

Психолог отмечает, что ситуация проживается только тогда, когда она проговаривается, а подавление вредит здоровью.

— Афганцы (военные, прошедшие Афганскую войну. — Прим. авт.) пережили те же вещи. И известно, что проведенные по прошествию пяти лет после событий обследования, показали, что у большей части военных появились сердечно-сосудистые и желудочно-кишечные заболевания. Пошла психосоматика по причине подавления.

«Я их извожу тем, что здесь нахожусь», — почему военные переживают за родных больше, чем за себя?

Антон рассказал, как переживали за него родные.

— Девушка моя эмоций не подавала, лояльно относилась, а сестра ревела. И мама у девушки каждый день читала молитвы, не помню какие, и заставляла всех читать. Свечи ставила. Они были все в напряжении жестком, — рассказывает про родственников солдат. — И я потом уже понял, что [у меня] всё более-менее хорошо, я в безопасности. Утешал их, [и говорил]: «Я на границе, 30 километров. До меня не долетит. Живой-здоровый, сам для себя готовлю». Ну, а что происходило на самом деле, особо не говорил, чтобы не усугубить [эмоциональное состояние семьи]. У меня была тревога за то, что они там переживают. Из-за того, что они переживали, переживал и я. Появилось чувство вины, что я их извожу тем, что здесь нахожусь.

Психотерапевт ответил на вопрос: почему военные больше переживают за своих родных, чем за себя?

— Это срабатывание защитного механизма — смещения. Когда человек, вместо того, чтобы сконцентрироваться на себе, начинает концентрироваться на себе через других. Смещает акцент внимания с текущего события в сторону и обезопасивает свое текущее состояние.

Также специалист считает, что это может быть эмоциональная ответственность за близких.

— Тебе помогали созвоны с родными, ты чувствовал их поддержку, успокаивался? Или становилось тяжелее?

— Звонишь, разговариваешь с ними, вроде все хорошо. Разлука всё равно чувствуется, и думаешь, почему я сейчас не с ними? И думаешь, нахер этот долг родине? — с грустью размышляет молодой человек. — «Долг родине отдать», как говорят. А кому я должен? Зачем я здесь нахожусь? Просто сказали [идти воевать], и пошел. Как разменная монета.

Проработку психологических травм и другую психологическую помощь Антону и другим военным, вернувшимся с границы, не предлагали. Только провели тестирование.

— Психологи к нам ходили. Мы в части садились на стулья и психологи нас обрабатывали. Давали листочек, ты отвечаешь на вопросы: хотели ли покончить жизнь самоубийством, и другие банальные вопросы, — рассказывает молодой человек.

К психологу Антон обращаться не хочет. И считает, что для него служба в армии прошла безболезненно, потому что он не видел смертей, а только военную технику — целую, разбитую — и слышал выстрелы.

Николай Стрелков поделился мнением, почему военным не оказывают психологическую помощь.

— Не придают этому значения, потому что кажется, что психологическое здоровье вторично. Это военная структура, и они смотрят по факту: человек живой или нет. А что по психике? Уже не важно. Военные люди крайне редко обращаются за помощью, потому что у них низкий эмоциональный интеллект: «Просто перестань страдать».

Первое, что сделал Антон, когда вернулся домой, — сделал предложение своей девушке. Через несколько месяцев они сыграли свадьбу. Молодой человек рассказал, что мысли о женитьбе у него появились во время службы.

— Когда я пошел в армию, мыслей сделать предложение не было, — вспоминает Антон. — Меня подтолкнули разговоры с сестрой. Когда, если не сейчас? А что дальше будет, фиг его знает. Понимание [пришло], что лучше уже не будет, а хуже уже некуда. И надо стремиться к чему-то, ну четыре года уже с этим человеком. И что ты от этого хочешь дальше?

Почему во время военных действий у молодого человека появилось желание жениться на своей девушке, хотя до армии мыслей об этом не было? Можно ли это объяснить с психологической точки зрения?

— На контрасте люди больше начинают ценить мирную, спокойную жизнь и родных. На фоне возможной потери, краткосрочности жизни начинаешь больше ценить вещи, которые обычно не замечаешь. [Военные стараются] зафиксироваться и зацепиться за то, что дома мирная жизнь и тебя кто-то ждет. Мысли о том, что у человека есть семья, создают эмоциональную подушку, которая будет его поддерживать, — объясняет Николай Стрелков.

Как справиться с ночными кошмарами и страхом после военных действий

После службы Антон не заметил изменений в своем поведении, но появились ночные кошмары.

— Мне снится, что снова война и меня туда отправили, — рассказывает Антон. — Я пытаюсь отвлечься на что-то другое. Была свадьба, я был занят чисто свадьбой. Когда я вернулся домой и увидел девушку, я обо всём забыл. Ощущение, что всё, я дома. Я не хочу [об это вспоминать], у меня такое отстранение [появилось]. У меня есть военная форма, есть мой берет. Я беру берет, надеваю на себя, и ощущение, что страх появляется, что я это всё [снова] надену и уеду. Поэтому я стараюсь берет не надевать, а форму я надевал раз или два, съездить на рыбалку. Но боязнь, что форма пригодится для других целей, что наденешь ее как экипировку и поедешь воевать, есть.

Поможет ли избегание пережить проблему? Отвечает психотерапевт:

— Нужна квалифицированная психологическая помощь, других вариантов нет. Потому что попытка самостоятельно запихать во внутренний мир и закрыть, как правило, не удается.

Николай Стрелков советует прорабатывать травмирующие события с квалифицированным специалистом или дебрифингами — это психологическая беседа с человеком, пережившим такую же экстремальную ситуацию или психотравму.

«Папа начал еще больше нас любить!», — рассказ дочери военного

Наташе (имя изменено. — Прим. ред.) было семь лет, когда ее отец уехал воевать в Чечню в 2007 году. Девушка помнит немного, но согласилась поделиться историей своей семьи. Об уходе отца в армию она вспоминает так:

— Я помню тот момент, когда он меня проводил в первый класс. Сказал нам: «До свидания», сказал, что уходит и уехал, — рассказывает героиня, — Я не понимала, [что происходит]. Я думала, ну уезжает папа на работу. А сейчас я понимаю, что было.

По словам дочери военного, дома все родственники переживали за него. Особенно мама героини. Женщина каждый день плакала, расстраивалась и ждала звонка.

— Я помню, когда папа в отпуск приходил. За эти два года он приезжал домой один раз, — делится воспоминаниями Наташа. — Мама позвонила и сказала, что нас [с братом] ждет сюрприз. А я сразу подумала, почему-то, что папа нам купил дом где-то на берегу моря. Не знаю почему. Потом кто-то приехал на машине, я выглядываю в окно, а там папа. Я сразу в слезы. Радость, счастье, что папа приехал. [Думала], как я сильно по нему скучала.

Во время отпуска отец Наташи много времени проводил с семьей, занимался делами по дому, и ходил на охоту. Героиня вспоминает, что отпуск отца выпал на осень. А когда его снова провожали на службу, в семье были грусть, слезы и тревога.

Отец Наташи вернулся домой через два года, в 2009-м, но как его встречали, наша героиня не помнит.

— Папа начал еще больше нас любить! Начал больше говорить ласковых слов: доченька, сынулечка, милая моя. [Сейчас] постоянно переживает за нас, — вспоминает героиня о папе после армии.

Чем может грозить жесткость и агрессия в воспитании детей

— Его воспитание поменялось после армии, может быть, появилась строгость?

— Строгость есть всегда. В каждом родителе, — рассуждает Наташа, — и строгость была не в том что, «ты такой-сякой, ты ничего не можешь». Нет, она была в рамках приличия и только по делу.

— А что ты имеешь в виду под рамками приличия?

— Ну то есть не избивал. Может, в угол ставил, и всё, — смеется героиня.

Жесткое воспитание, по словам Николай Стрелкова, травмирует психику ребенка.

— Ребенок не может быть абсолютно идеален. Когда идет придирка по поводу разных мелочей, это порождает личность депрессивную, зависимую и неуверенную в себе. Человек не может опереться на себя, боится ошибок, будет естественным образом пытаться сделать всё идеально, но мир не идеален. И не стоит пытаться быть круче Бога, — советует специалист.

Наташа была старшим ребенком в семье и считает, что родители были более требовательны к ней поэтому.

В детстве Наташе и ее младшему брату не объясняли, куда уезжает папа. Осознание произошедшего к девушке пришло в подростковом возрасте.

— Я поняла это только в старших классах, в классе девятом, что было вообще. Когда мы [с братом] были маленькими, нас не трогали, не рассказывали об этом. Все-таки мы же дети, — делится Наташа. — Вообще, это действительно тяжело [переживать] каждой семье. Будь это отец, муж, любимый человек. Он же родной, и ты понимаешь, куда он уходит. И что может случиться — либо вернется живым и здоровым, либо в один момент его не станет. Это будет горе для всех.

— А ты боялась, что больше не увидишь папу?

— Конечно. Я и сейчас боюсь, — с грустью отвечает Наташа.

Отец героини подлежит частичной мобилизации, и она очень переживает, что придет повестка.

Сейчас Наташа учится на следователя, а ее младший брат пошел по стопам отца в военное. Отец не принимал участия в выборе детей, а был советчиком.

— Почему-то многие думают, что это желание отца, но из своих уст тебе говорю, что это чисто наше желание было. Хотя нет, совместное решение! Также я пошла, потому что насмотрелась в детстве сериалов «След» и «Тайны следствия», как бы смешно это не звучало, — смеется Наташа. — А брат пошел, потому что хотел быть как папа, тоже связать свою жизнь с защитой родины. Может, это стабильность, как бы тяжело не было, зато работа есть всегда.

Николай Стрелков ответил на вопрос: почему дети военных продолжают дело своих родителей? Специалист считает, что, когда дети растут в семье военных, у них нет альтернатив и примера других профессий. Пропагандируется только одно дело и его возможные выгоды.

Наташа рассказывает, что в семье тема Чеченской войны не поднимается, только иногда отец вспоминает армейские годы и друзей-сослуживцев.

— Как-то просто не затрагиваем эту тему. Когда папа вспоминает, то да. Может, поговорим, но он обычно вспоминает со слезами. [Отец рассказывает], как они служили, про друзей своих. И когда они служили, были одной большой семьей. У них не было врагов и «не своих». Всегда пытались поддерживать друг друга.

Психотерапевт дал советы родственникам военных, как поговорить о случившемся и не травмировать родного человека еще сильнее.

— Сложно, родственники же не психологи, — рассуждает психоаналитик. — Их эмоциональная и профессиональная компетенция не высока. К ним нет того доверия, которое может быть к нейтральному лицу — психологу либо лицу, с которым человек вместе всё это пережил. В этих случаях [родственникам] обычно рекомендуется принятие, по возможность дать [военному] состояние спокойствия и комфорта, чтобы человек чувствовал себя в безопасности. И в идеале позволить ему проговаривать прожитые моменты. Я боюсь, что с родственниками проговаривать будет сложно.

Николай Стрелков советует военным вести дневники, которые будут не для общего чтения, а для проживания военных событий.

По словам героини, ее отец до сих пор общается с товарищами. Сослуживцы часто созваниваются, переписываются, но из-за того, что они живут далеко друг от друга, почти не видятся.

Николай Стрелков также поделился фактом: общество может не понимать военных, а иногда даже отказываться от них.

— Общество от таких людей старается отодвинуться, что тоже усиливает чувство одиночества и озлобленности. Их могут не понимать. Если брать рамки Советского союза и Великой Отечественной войны, то военных встречали, как героев. Они видели, что их понимают, принимают, поддерживают, а тех же вьетнамцев (американские военные, прошедшие войну во Вьетнаме. — Прим. авт.) совсем не как героев воспринимали, — рассуждает специалист. — А что будет с нашим обществом и восприятием, насколько их забудут, будут поддерживать. Прогнозировать сложно, всё зависит от дальнейшей ситуации. Они тоже каким-то образом идеализируются, как пытаются сейчас сделать [с принимающими участие в спецоперации на Украине]. В рамках психологии это хорошо. А если что-то изменится, то эти люди могут стать изгоями.

Мы спросили, сталкивался ли с отторжением общества отец Наташи.

— Нет, такого не было точно. Я вообще первый раз об этом слышу, — удивляется Наташа. — Вот сколько знакомых есть, никогда такого не было. К отцу всегда относились с уважением.

— Что ты чувствуешь, когда отец вспоминает военные годы?

— Мне тяжело. Когда папа вспоминает, мне грустно становится. [И задаюсь вопросом], почему нет мира во всём мире?

В конце интервью Николай Стрелков дал советы военным:

— Не думать и не надеяться на то, что удастся легко это пережить. Тем более, если вы испытывали негативные и несдержанные эмоции, навязчивые мысли, кошмары, апатию и депрессивность. Не ждать, [что пройдет само], а найти людей, с которыми вы сможете это проговорить. Лучше, конечно, если это будет специалист. Чтобы не заглушать [переживания] алкоголем, агрессивными действиями, суицидальными мыслями. А постараться перенести и нормализовать через язык.

Ранее психолог рассказал, как морально подготовиться к поездке на фронт.