Из общины Черепаново уехала еще одна семья

Из общины отшельников, которая уже около полугода живет в заброшенной таежной деревне Черепаново, уехала еще одна семья. За двумя сынишками и супругой в общину отца Евстратия приехал Александр Колосов из Тюмени.

В эти дни Пермь встречала жаркий огонь грядущей Олимпиады. А мы уехали туда, где нас ждал 40-градусный мороз, тайга, перевернутые снегоходы и один серьезный разговор. Договорились пересечься на трассе за Пермью. Мои спутники выехали из Тюмени в Черепаново аж в четыре утра. До Перми они добрались изрядно уставшими, однако твердо были намерены продолжать путь дальше. Александр Колосов не видел свою семью уже два месяца. В Черепаново его жена и дети живут с лета.

Община, которую, возглавляет отец Евстратий, выступает против паспортов и штрих-кодов, отрицая таким образом «число зверя». Сначала община жила в заброшенной деревне в Костромской области, сейчас – в Черепаново Пермского края.

Эту поездку мы откладывали несколько раз. Причина – полное отсутствие дорог в глухую деревушку, где поселилась община. Зимой по сугробам туда доехать более реально, чем во время непроходимой осенней слякоти и распутицы, в которой вязнет и «шишига», и УАЗ. В дорогу нас собралось трое: я, Александр и его брат Евгений. Все наше путешествие в тайгу братья по-настоящему помогали друг другу. А непростые ситуации в этом пути были и не одна.

В Ныробе мы оказались далеко за полночь. Нас уже ждал деревенский мужик Алексей. На его стареньком УАЗе нам предстояло ехать ближайшие семь часов, или 125 километров до Верхней Колвы. Дальше дороги нет.

К ночи мороз уже не жалел. Особенно здесь на севере края. В УАЗ к нам добавился еще один спутник. Ехал он из далекого края оленеводов – Салехарда – к матери в Верхнюю Колву. В дороге всегда легче завязать разговор, а еще больше сближает застрявший в сугробе УАЗ, который пришлось откапывать.

«А Юра на месте? Консерв ему привезли, он еще тогда конфет все просил», – вглядывается в дорогу Александр. На пути к Верхней Колве многие местные навещали зека Юру, который в этой лесной глуши месяца четыре ждал к сломанному трактору запчасть. Местные помогали Юре кто чем мог. «Слава богу, привезли коленвал. Ну сколько можно человека в лесу держать», – хмуро отвечает Алексей.

Что еще можно делать в тайге в пятом часу утра? Разбудить высвеченного фарой рябчика в снегу прямо на кромке силуэта дороги. Непуганая птица однако не сдвинулась с нагретого места. Впрочем нас скоро усыпила сильная качка, неудобные сиденья и искреннее желание немного поспать.

А утром нас встретила Верхняя Колва. Правда, утром это назвать трудно. На улице хоть глаз выколи. И зверский жестокий холод. «Да тут погода как в Майями», – все-таки шутил Александр. Верхняя Колва – ближайший к Черепаново населенный пункт, дальше – заброшенные и умирающие деревушки, где еще остались жить старики или пара жителей. Местные с грустью говорят об этом. Работы нет. Нет денег даже на солярку в трактор, чтобы почистить дорогу. Наш водитель признается, что зарабатывает на сплавщиках да на перевозках. Мы сидим у печки, отогреваем пальцы. Впереди три часа езды на снегоходах. Или еще шестьдесят километров сплошных сугробов до нашего Черепаново. Дорогу будем прокладывать сами.

Наш снегоходчик Владимир недовольно фыркает, посмотрев на мои сапоги. «Ноги отморозишь! Кто так ездит», – ворчит наш покоритель снегов. Распахивая дверь и запуская ледяной пар в избу, вскоре он приносит валенки 45 размера с толстыми калошами и шерстяные носки в придачу: «Надевай!». Люди здесь простые. Грубоватые, но честнее в эмоциях и мыслях.

Алексей по-отечески предлагает попытаться проехать на УАЗе еще хотя бы 15 километров до полузаброшенной деревни Русиново. «Пусть немного, но и то вперед», – говорит он.

И вот от Русиново начался наш путь на снегоходах. Падали шесть раз. В корыте было ехать куда спокойнее, чем в седле снегохода. Ветки елей под тяжестью снега висели на уровне лица. Первый раз у меня слетели очки. У попутчика по седлу – шапка. Владимир только успевал топором обрубать самые когтистые «пальчики». Вот такие злые объятия леса. Все-таки пара веток рассекли щеку моего попутчика.

«Глаза береги! К спине прижмись, спрячь лицо!» – время от времени покрикивал Владимир. А потом на повороте наш железный конь «Буран» завалился на бок прямо на нас. И так ровно шесть раз. Дозаправлялись тут же на ходу. И как бы мы ни мчались и попутно у нас не подмерзали то руки, то ноги, все же что-то колыхнулось внутри от той красоты настоящего русского леса, которая открылась с рассветом. От колючего мороза небо раскраснелось, деревья в снежном инее казались хрустальными до самых макушек. А в снег далеко уходили беспорядочные лосиные тропы. Так и ехали.

Мы увидели ее еще издалека. Заброшенная деревушка стоит на горе. Из избушек в застывшую синь густо валил дым. «Топят», – кратко бросил Владимир. Мы подъехали к одному из домов. Здесь живут супруга и дети Александра. По вполне понятным причинам никто не стал заходить, предстоял непростой разговор.

Почти все женщины оказались в трапезной – большой ладной избе, жарко натопленной. Там готовили ужин. Пожилая женщина, представившись матушкой Киприаной, опередила меня со всеми вопросами. «Вы поговорить с отцом Евстсратием или за сенсацией приехали?», – неодобрительно на меня смотрят глаза всех присутствующих. «Опять приехали, все с милыми улыбочками, а потом читаешь, «сектанты», – не особо скрывая раздражение говорит женщина у печки. Так, журналистов встречают тут недружелюбно. И, наверно, есть свои причины. Я прошу проводить меня к отцу Евстратию.

«Он болен. У него нет голоса, говорить тяжело», – предупреждает матушка Киприяна и уходит за благословением к главе общины. Через некоторое время меня проводили к отцу Евстратию.

...В его избе очень простое убранство: кровать, стол, печь. При этом небольшая комната разделена занавеской, из-за которой выглянули детские лица. У отца Евстсратия трое детей. Сам он сидит в валенках в кресле, в руках – дореволюционное издание Библии. Он уже знает, что в общину забрать семью приехал Александр. Отец Евстратий на это реагирует спокойно и просит Киприяну прочитать отрывок из Евангелие от Матвея.

Старшая монахиня тут же поясняет прочитанное: «Бог говорит, что он пришел на землю, что не мир нам дает, но меч. Но если кто-то из родных не пойдет вместе со мной за богом, значит, мы уже друг другу как враги. Они предадут меня. Мои дети предадут меня, а я – их. А кто пойдет и возьмет свой крест, тот будет достоин его там на небесах. Поэтому у нас и будет брат на брата, мать – на сестру. Апостол Петр говорит, как же мы оставили всю семью и пошли за тобой. Бог ответил, вам воздастся за это, что взяли свой крест и пошли с ним, оставив все, семью, дом свой».

Отец Евстратий все же подключается к беседе. «Пусть органы опеки ездят по всему Пермскому краю, заходят в такие же дома, – предлагает глава общины. – Пусть посмотрят в каком состоянии люди живут. У нас состояние получше, чем у многих. Выше среднего. Понятно? Тем более если посмотреть, как живут люди в деревнях. Вот пусть они там поездят. Спросят у населения. Сколько у нас беспризорников. А детские дома закрывают. Кто и когда вспоминал об этих детях? Почему они к нашим детям привязались».

В результате с отцом Евстратием удалось поговорить. Интервью читайте в следующей публикации.

Как оказалось, в общине отец Евстратий отсутствовал несколько месяцев и приехал незадолго до нашего визита. «Уезжал окормлять духовных чад. В России у меня много осталось людей, которые были еще у покойного отца Василия. Мне пришлось к ним съездить, помогать, – рассказал глава общины. – В Туле я пробыл почти четыре месяца. Туда я выезжал раз в три месяца, но последний раз там пробыл долго. Мне нужно было их поддержать. Их много. В одном приходе 150 человек. В другом – 30, по разным местам – по 40 человек».

В отсутствие отца Евстратия в общине умерла одна из монахинь – Нина Куракова 1936 года рождения, родом из Тульской области. 79-летняя женщина очень долго болела. Почти не ходила. Она умерла от сердечной недостаточности и водянки. Началась сильная гангрена ног.

«Она ехала из Костромы с нами на свой страх и риск», – говорит отец Евстратий. Женщину похоронили на окраине Черепаново. Поставили простой крест с именной табличкой. После приезжали полиция, медкомиссия, но эксгумацию не делали.

...Очень быстро вечерело. Александра не было. Мать Киприана согласилась показать, как живет община и насколько готова к зимовке.

По деревне раздается лай собаки. Здесь она живет в гордом одиночестве. На всю деревню нет ни одной скотины. Хозяин дворняги – местный житель Валентин. Из черепановцев остался только он. Община его сторонится – выпивает Валентин. Бывшие черепановцы все же здесь бывают набегами. Летом. Приезжают рыбачить и охотиться, да и в родных стенах побывать.

Между тем, 38 человек общины, среди них восемь детей, занимают всего... шесть домов. Зато держат их в порядке, отапливают. Электричества в деревне нет. У общины есть один электрогенератор для общей трапезной, но пользуются им в крайнем случае. Вместо ламп – лучины. Еще у монахинь есть динамо-фонари. Для него нет необходимости покупать батареи или аккумуляторы. Достаточно вращать ручку в течении минуты, и фонарь работает в течение часа.

«Дома на дрова мы не разбираем, – мать Киприана ведет по главной улице деревни. – Нас благословили разбирать хозпостройки, именно то, что было в лесхозе. Бывшие гаражи конюшни, а больше мы ничего не трогаем. Дров на зиму хватит, а не хватит – нам отец благословил сухостой пилить. Дома мы не трогаем. Вон они все целые стоят. Бывшие хозяева, наоборот, приезжали и нам разрешили поселиться в этих домах».

Впереди стоит старенький грузовик – единственный транспорт отшельников. На нем ездят за дровами. Поодаль виднеется занесенная снегом колокольня... из рельс, приспособленных для звона. А у леса высится православный крест.

«Все импровизировано. Из обычного дома мы сделали храм, мы используем православную церковную литературу, иконы», – мать Киприана уже охотнее рассказывает о жизни черепановцев.

«Отец наш, Господи Исусе, помилуй нас, грешных», – нараспев говорит моя спутница, сильно наклоняясь в низкий проем двери. Мы заходим в полутемную избу. С мороза в нос ударяет запах свежего хлеба. «Поглядь – хлебушко! Хлеб печется на закваске, не на дрожжах, – мать Киприана копошится у печки, показывая формы для запекания. – У нас только старинная русская закваска. На дрожжах не печем, они вредны для организма. Так в старину пекли русский хлеб. Чистый хлебушек. Благословленный».

Прямо над печкой позванивают еще одни колокола. Совсем небольшие. Тоже самодельная звонница. В горнице избы рядами стоят длинные крашенные лавки, есть алтарь, клирос, но икон нет, только репродукции или совсем маленькие иконки. «Мы даже иконы не можем позволить. В Костроме у нас был построенный храм. Настоящие иконы. Алтарь. Все оставили. Нам сказали взять личные вещи и все. Под автоматами нас проводили за пределы области, – говорят в один голос монахини. – Нас вывезли с Костромы. Под охраной. Здесь ничего заводить не будем, мы не знаем, что завтра с нами сделают. Приедут тоже с автоматами и погонят дальше».

Среди иконок взгляд выхватывает репродукцию Николая II. Задаю вопрос: «Ждете пришествия Романова?» «Он святой, мы к нему возносим молитвы, чтобы он тоже за нас помолился, – вторят друг другу монахини. – За Русь нашу помолился, чтобы православие наше очистилось от ереси. Чтоб не погибла Россия-то! Жалко, погибает народ. Чтобы опомнилась наша православная церковь. Душа плачет. Вот за это мы молимся, а не говорим, что придет Николай II и воскреснет. Или Михаил Ныробский. Мы про него даже не знали, а приехали и нашли здесь, в заброшенной библиотеке книгу, что в Ныробе был Михаил Романов. А молиться за его воскресение – просто смешно. Мы молимся ему как святому, потому что он считается мучеником».

Наш путь снова лежит к трапезной. В сенях и прилегающем сарае мать Киприяна фонарем высвечивает зимние запасы. «Одних макарон 18 мешков! Несколько завозов было, – радуется мать Киприана. – Поглядь в бочечку! Вот мука. Вот соль. Клюква».

Распорядок в общине строгий. Монашествующие несут службы уже в полпятого утра. Служба в полвосьмого утра – для всех остальных. Причащаться приходят и дети. В общине 80 процентов монашествующих. Всего пять человек – мирские. После богослужения в 11:00 идет трапеза, а после – послушание. То есть работы не менее шести часов: принести воды, заготовить дрова, стирка, кухня, баня. В 17:00 наступает вечерняя трапеза, а потом снова – богослужение.

Пока мы ходили по Черепаново, как раз позвали на трапезу. Меня тоже пригласили к общему столу. Трапеза очень простая: каша на воде, подслащенная сахаром и отвар из лесных трав и ягод. После присутствующие стали молиться.

В конце мать Киприана сказала, что в общине действует правило «хочешь – приходи живи. Хочешь – молись. Не хочешь – нет». «Бывает, что люди приходят и уходят. Это их воля, – говорит монахиня. – Невольник – небогомольник. Мы никого не неволим. У каждого своя воля». Однако, учитывая, что на десятки километров от Черепаново глушь, а вполне привычной погодой здесь бывают морозы под сорок, такая «воля» становится смертельной.

Свою семью – жену Анну и двух сыновей – Александр увез из Черепаново. Перед отъездом Анне отец Евстратий сказал: «Делай как решит муж». В общине осталась мать Анны. Попрощаться вышли некоторые члены общины. Одна из монахинь спросила: «Вот вы увидели, что мы звери?».

...Пора было возвращаться. Стемнело очень быстро. Мальчиков укутали, закрыли тулупами и спальниками. Положили между взрослыми в корытах снегоходов. Неслись без единой остановки, почти не разговаривая. Как могли пытались сократить время ночного пути.

Отдохнули только в Верхней Колве. Дети прильнули к отцу, что-то лопотали. Они были похожи на маленьких мужичков. Ни одной конфеты со стола не тронули, во всем слушались маму. Уже сидя в УАЗе с маленькими попутчиками, я зажгла им фонарь, на что услышала: «Выключи фональ, баталейки садятся». Расстались мы в Ныробе. Семье Александра предстояла еще неблизкая дорога до Тюмени. «Надеюсь, что в Черепаново больше не придется возвращаться. Я хочу быть со своей семьей», – тихо признался на прощание мой спутник.

Как проходило наше путешествие, смотрите на видео.