«Озаричи»: замученное детство в концлагере

«У тебя нет нервов, сердца, жалости. Ты сделан из немецкого железа. У тебя нет нервов и сердца. На войне они не нужны. Уничтожь жалость и сострадание. Убивай всякого русского. Не останавливайся, если перед тобой старик или женщина. Девочка или мальчик. Убивай», – было написано в памятке немецкого солдата концлагеря «Озаричи». Для бывших узников концлагеря это не просто слова – это их детство.

Один из живых свидетелей лагерей смерти – председатель Пермского краевого отделения Союза малолетних узников фашистских концлагерей Людмила Ивановна Щербенева.

На встречу с Людмилой Ивановной удалось попасть далеко не сразу. В свои 80 лет она не сидит дома. Ездит по городам, занимается общественной работой. Бойкий характер и ясный ум – вот как можно описать эту женщину.

11-летней девочкой она оказалась в концлагере Озаричи. Рубцы на лице, руках и шее не стирает время. Это следы осколков мины и укусов лагерных овчарок. На груди девочки немцы выжгли звезду за строчки песни, которую ребенок украдкой пел другим детям:

Далеко далеко за морем
Стоит золотая стена.
В стене той заветная дверца,
За дверцей большая страна.

На реку пойдешь ли, на север,
На запад, восток или юг –
Везде человек человеку
Там верный товарищ и друг.

«Рано утром в шесть часов началась война. Мы в это время жили в Бресте в Белоруссии на границе с Польшей, – рассказывает Людмила Ивановна. – Отец у меня был военный. У нас постоянно стоял рюкзак с вещами. Потому что обстановка была очень неспокойной.

22 июня засверкало, загремело. Мы сначала думали, что это гроза. Прибежал отец: «Мать собирай рюкзак! Собирай ребят». И на вокзал. Детей было трое: старшему 12, мне – 11 и Герману – 3 года. Мама с нами на вокзал не поехала. Она нас перепоручила тетке, сестре мужа. Мама сказала так: «Я партийный работник и не могу сбежать». Мы приехали на вокзал, а там уже хозяйничали немцы. Взрослых – отсортировали в одну сторону, нас – в другую. Тетка нас от себя не отпускала.

Что там творилось! Крик, рев, истерика. Нас погнали в сторону Минска. Своим ходом. Под охраной овчарок и вооруженных солдат. И так до Минска нас гнали больше года. С остановками. Где-то в сарае ночевали или в поле. А в 1942 году, когда мы появились в Минске, нас погрузили в товарняк и повезли дальше. Привезли в Полесскую область (сейчас часть Гомельской области. – Прим. редакции). В заболоченном лесу был лагерь».

Это и был концлагерь «Озаричи». На деле он состоял из трех лагерей: людей содержали в Озаричах, Подосиннике и Дерти – в лесисто-болотистой местности вдоль линии фронта. Фактически они прикрывали немецкую оборону на наиболее уязвимом для гитлеровцев участке на протяжении 15 км между Паричами и Озаричами.

Из пунктов сбора их отправляли на автомашинах или гнали пешком до Жлобина, Телуши, Красного Берега, затем грузили в вагоны-телятники по 60-65 человек в каждый и везли в течение суток до станций Рудобелка и Старушки. Всего, по данным немецких архивов, было отправлено девять эшелонов по 60 вагонов в каждом. Узников полесских промежуточных лагерей в этот же период этапировали пешком или на автомашинах. По пути следования людей смешивали с тифозными больными. Кто отставал в пути – расстреливали. За колоннами узников следовали похоронные команды, сжигавшие трупы. Всего в концлагерь Озаричи заключили более 55 тысяч человек – стариков, женщин и детей. Там же было семь тысяч тифозных больных.

А белорусский поэт Леонид Тризне, сам прошедший концлагерь, написал про Озаричи так:

И я бы мог замерзнуть в том снегу,
И мог метаться там в бреду тифозном.
Озаричи! Вы на каком кругу
Мук адовых находитесь угрозно?

«Никаких нар, никакого укрытия. Ничего. Местность огорожена колючей проволокой в три ряда. С февраля 1942 года по 19 марта 1944 я находилась в этом концлагере, – вспоминает Людмила Ивановна. – Условия в лагере были ужасные. Кормили раз в сутки ботвой брюквы. За малейшую провинность наказывали. Брали кровь для своих солдат. Но мне повезло. У меня четвертая группа – брак!

Из 18 млн человек, прошедших через лагеря различного назначения, в том числе и концентрационные лагеря, было уничтожено более 11 млн человек.

Дети есть дети, в каких бы условиях не находились. Я была очень бойкой. Страх на меня не действовал. Я не боялась. С ребятами мы собирались кучкой: «Люда,спой нам песню про Родину!» А я ее помнила с «Артека» и пела. Конечно, стояли, как говорится, на шухере. Но получилось так, что нас заметили. Гестаповец вырвал меня из круга. «Партизанин, партизанин!», – кричит. И мне выжгли звезду на груди, чтобы других напугать. И что вы думаете на меня это подействовало? Я все равно продолжала петь! Поддерживала дух среди молодежи. Один раз пели песню, один мальчик говорит «Я хочу домой, когда нас отведут солдаты». Я ему и говорю «Скоро отведут, скоро зима, немцы замерзнут и придут наши солдаты». Тут другой уже жандарм на меня натравил овчарку. До сих пор у меня следы собачьих укусов».

Пожилая женщина показывает грубые шрамы.

«Еще немного и она бы меня за горло схватила, – говорит собеседник. – Но случайно зашла фрау Анна. Это была надзирательница, она никого никогда не обижала. Жалела и старалась как-то смягчить обстановку. Она меня схватила на руки и унесла к себе в каморку. Мы ждали освобождения. Все равно надеялись, что все равно нас кто-то спасет. Условия были кошмарные. Мы находились под открытым небом. Небо и земля. Утром встанешь: слева – труп, справа – труп, сзади и спереди – тоже. А ты еще живой. Грелись зимой на этих трупах. Но они быстро остывали. А весной и осенью там что творилось. Был такой запах! Потому что никто ничего не убирал! Был смрад.

И вот наконец 19 марта 1944 года мы дождались освобождения. Когда нас выпускали, меня ранило и контузило. Все лицо было изранено. Меня случайно обнаружили среди трупов, когда стали подчищать и убирать трупы. Я, видимо, подала признаки жизни».

Концлагерь Озаричи был освобожден 18-ым корпусом Самарской 65-ой армии с 18 на 19 марта 1944 года. Затем в течение трех дней солдаты по разминированным проходам выводили, вывозили на повозках и выносили на носилках тысячи истощенных узников и тифозных больных. То, что увидели освободители, было настолько вопиюще, что в армейской газете 65-ой армии «Сталинский удар» от 22.04.1944 года даже появилось специальное обращение к советским воинам: «Тот не человек, кто это забудет! Это нельзя, невозможно забыть, как облик своей матери и нежное личико своей дочурки. Вы помните, товарищи солдаты и офицеры, наши рассказы о лагере смерти, из которого одна наша часть освободила 33 434 старика, женщины и детей?..».

В материалах Нюрнбергского процесса также прозвучали эти цифры: среди освобожденных детей до 13 лет – 15 960 человек, нетрудоспособных женщин – 13 072 и стариков – 4448. Суд народов признал лагеря в районе местечка Озаричи Полесской области специальными концентрационными лагерями на переднем крае обороны. В выступлении помощника Главного обвинителя от СССР Смирнова прозвучало: «В этих лагерях не было крематориев и газовых камер. Но по справедливости они должны быть отнесены к числу самых жестоких концентрационных лагерей, созданных фашизмом в осуществлении плана истребления народов».

В прошлом году исполнилось 70 лет освобождения из этого лагеря. Годовщину отмечали в Белоруссии, Москве и Перми.

«При освобождении было более 13 тысяч детей. А еще были женщины и старики, – вспоминает Людмила Ивановна. – Наши солдаты, не стесняясь, плакали, потому что видели, в каком виде мы находились. Меня спасла врач Алевтина Николаевна Щербинина. Она меня забрала, и я две недели находилась в партизанском лазарете. Она служила врачом в партизанском отряде у разведчика Николая Кузнецова».

Девочке надо было остановить кровотечение. После двух недель вызвали самолет и маленькую Люду отправили на большую землю – в город Молотов. Здесь она проходила лечение в госпитале на улице Советская, 70.

«Я лежала восемь месяцев, – говорит наша собеседница. – Я 18 раз ложилась на операционный стол. Эта кожа на лице не моя. Новое лицо мне подарил узбек-солдат. Кожу на лице нарастили. Подлечили меня. Куда дальше деваться. Родителей нет. И меня отправили в Соликамский детский дом, где я окончила семь классов. Поступила в медтехникум. Стала фельдшером. Работать меня направили в Сергинский район. Я работала одна на 26 деревень».

В 1988 году Людмила Щербенева увидела в «Комсомолке» объявление, что в Киеве 22 июня состоится встреча бывших узников концлагерей.

«Я решила ехать. А ведь нельзя было говорить: нас считали за врагов народа, – вспоминает Людмила Ивановна. – Пошла в райком партии. Попала к какому-то Лаптеву. Дай бог ему добра и здоровья, он мне сделал билет бесплатно туда и обратно. Когда я вернулась из Киева, то задалась целью. Не может быть, что я одна узница концлагеря. Люди есть – только скрывают. Боятся. Мы написали в «Звезду» объявление. Сначала ко мне обратились 15 человек. Их сейчас никого нет. Потом нас стало 35 человек. Нам сказали: выбирайте старшего. И все на меня пальцем показали».

С 1989 года и по сегодняшний день Людмила Щеребенева возглавляет Пермское краевое отделение Союза малолетних узников фашистских концлагерей.

«Первое время было очень много работы, – говорит собеседница. – Надо было для каждого достать подтверждающие документы о том, что человек действительно находился в концлагере. Ответ на запросы приходилось ждать в течение 3-4 лет. И только по этим документам выдавали удостоверение узника».